А. Моллой - История Икс
— Рад возможности познакомиться, — говорит он и пристально смотрит в ее спрятанные за очками глаза.
Мама чуть ли не падает в обморок.
— Разве это не мило! — фальцетом восклицает она. Голос ее звучит комично, будто она только что глотнула гелия. Такого я раньше не слышала. — Как же я счастлива познакомиться с вами! Так счастлива!
Бог ты мой!
— Ну, мам… Марк и я…
Я пытаюсь объяснить нашу дружбу, но в смущении замолкаю. Да и что тут сказать? Ах да, мам, познакомься с Марком. Он миллиардер, аристократ и увлекается древними садомазохистскими обычаями, а прошлой ночью он трахал меня до искр в глазах. Может, кофе выпьем? Мне даже хочется сказать все это. Похвастаться. Поделиться, что я — да, я, Алекс Бекманн, порядочная дочь и дважды победительница в номинации «Старая дева года» — поймала в силки роскошного миллиардера! А потом отшила!
Но не важно, о чем я думаю, мама занята своими мыслями: она пытается говорить по-итальянски.
Проблема в том, что она его совсем не знает! Она ведь никогда не говорила на иностранном языке. Изо всех сил стараюсь не залиться краской и не закрыть глаза от стыда, перевожу взгляд на пинии на углу площади, рядом с обшарпанным королевским дворцом, и слышу:
— Ага! — говорит мама. — Так… э… buon gonna, senor.
Senor? Она что, думает, он испанец?
— Due… — запинаясь, произносит она. — Senor Раскорр… Mie amigo.
Мама! Остановись! Прошу тебя!
Наконец она понимает, что выглядит нелепо. Вижу, как покрываются румянцем мамины щеки, ей очень неловко. Зачем Марк так унижает ее?
Не успеваю я ударить его или сделать какой-нибудь отвлекающий маневр — напасть на голубя, например, — как Марк с улыбкой касается ее плеча и дружелюбно смеется.
— Миссис Бекманн, — со свойственным ему спокойствием говорит Марк. — Per favore, печальная правда в том, что большинство неаполитанцев не говорят по-итальянски, так что не утруждайтесь из-за меня.
Всего лишь небольшая милая шутка, но ее хватает, чтобы вывести маму из смущения. Теперь она хихикает, как девчонка, стеснение ушло. Вот только мое смятение никуда не делось. Марк поступил по-джентльменски, мама опять чуть ли не падает в обморок, а мне сейчас очень хотелось бы улететь в Рим.
— Так вы направляетесь в «Гамбринус»? — обращается ко мне Марк.
— Да…
— Ты позволишь угостить тебя и твою очаровательную маму аперитивом? Это доставит мне огромное удовольствие.
Сейчас я не в той ситуации, чтобы отказываться. Марк знает, в какое кафе мы идем. А мама выглядит как собачка, которой только что пообещали стейк из Японии за триста баксов.
— Конечно, — нехотя уступаю я.
Мы пересекаем пьяцца дель Плебисчито, а когда добираемся до «Гамбринуса», официанты принимаются суетиться возле Марка. С раболепными поклонами и улыбками провожают до его привычного столика, самого лучшего столика в самом лучшем кафе Неаполя. Мы сидим втроем, пьем «Венециано» и смотрим на оживленную, в виде треугольника пьяцца Триесто и Тренто. Время от времени нам приносят напитки, а Марк все рассказывает моей матери увлекательные истории про Неаполь. Она смеется, попивая ярко-оранжевый коктейль, проглатывает крошечные кусочки прошутто и опять смеется.
Наконец Марк поднимается, оплачивает наш счет и дает щедрые чаевые официанту. В последний раз целует маме руку — наверное, она ее неделю мыть не будет — и исчезает в сумерках Неаполя.
Мама потрясенно смотрит на меня и качает головой:
— Ну надо же! Какой чудесный мужчина! Почему не поделилась, что у тебя такие замечательные друзья? Расскажи про него все!
Делюсь с ней парочкой фактов и еще немного привираю. Говорю, что встречала его на паре вечеринок в Марекьяро и Кьяйя. Подчеркнула, что мы друзья. Мама ошарашенно смотрит на меня и пьет «Венециано». Кивает и доедает последний кусочек вкуснейшей миниатюрной пиццы.
— Он ведь сногсшибательно красив, да?
— Мам!
— Разве нельзя сказать?
— Ну и что?
— Может, я и трехсотлетняя старуха, Алекс, но не слепая. И я по-прежнему женщина.
— Ну ладно, он ничего.
— Богат, наверное… Его манера… Манера одеваться и держаться. С уверенностью, что ли.
Бормочу что-то про «импорт-экспорт» и «парочку миллионов». Мама не отрывает от меня заинтересованного взгляда. Я ерзаю на стуле, как капризный ребенок. Все так предсказуемо. Не знаю, чего люди волнуются о старении. Всего-то и надо пообщаться с предками, и лишних лет как не бывало. Именно родители в считаные секунды могут снова превратить тебя в плаксивого, избалованного подростка. Волшебство какое-то.
Но пора двигаться дальше.
— Может, поужинаем? Съедим пиццу. Рядом с моей квартирой, на виа Партенопе, есть отличное местечко.
Мама кивает, вытирая губы салфеткой.
— Он женат? — тут же спрашивает она.
— Кто?
— Дорогая!
— Нет.
— Помолвлен?
— Не знаю. Да и откуда? Он встречается с моделями и актрисами. Ну, понимаешь, девушками из журнала «Пипл». Такими вот женщинами.
— Богатый красавец в поисках жены, — задумчиво произносит мама, рассчитывая что-то в уме.
— Мам, даже не пытайся выдать меня замуж. Помнишь, что было с Джеффом Миерсоном в Сан-Хосе?
— Но у него акции в «Эппл».
— Да он ростом всего пять футов и шесть дюймов.
— На свадьбу он мог бы надеть туфли на каблуках.
Мы вместе хохочем. Снова между нами воцаряется гармония разумности, как между мамой и дочкой. Встаем и под ручку идем к берегу, к ресторанам и пиццериям на виа Партенопе. Поедая «Маргариту» с соусом маринара, мама рассказывает семейные новости. Как мой младший брат Пол — сейчас спортсмен из высшей лиги, собиравшийся прежде заниматься медициной, — преуспевает в Техасском университете в Остине, как старший брат Джонатан — любитель покурить травку, который вряд ли когда-нибудь остепенится, — наконец взял себя в руки, начал встречаться с милой девушкой и нашел хорошо оплачиваемую работу в «Гугл», а значит, все-таки может остепениться.
Я с умилением слушаю все это, попивая «Монтепульчиано» — самое дешевое вино в меню. Ничего из сказанного мамой для меня не новость. На выходных я общалась с братьями по скайпу, как делаю каждую неделю. Но есть что-то успокаивающее в ее беззаботной, славной болтовне. Я будто снова в Сан-Хосе, сижу на большой кухне, где пахнет лимонами и выпечкой, солнце льется сквозь окна, а мама экспериментирует с шербетом и смеется, когда по сторонам летят брызги.
У меня было счастливое детство. Мои родители — добрые и любящие люди. Я обожаю своих братьев. Даже собачка и та была милой. Мне стыдно признаваться, но это правда. До двенадцати-тринадцати лет меня окутывало безмятежное счастье. Но в подростковые годы нахлынула скука, хотя, может, это было нечто глубинное — экзистенциональная апатия, которую нельзя искоренить. Я поехала учиться на Восточное побережье в надежде утолить жажду, но этого оказалось мало. Мне хотелось настоящего опыта! Чего-то большего! Жизнь ведь состоит не только из выпечки, шербетов, детишек и милой собачонки, какими бы чудесными они все ни были.
