Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks
срывает одеяло и простыни, толкает меня. Я
падаю на пол, ничего не понимая.
- Ну, не плачь, - голос ледяной. - Еще наплачешься вволю. А ведь я просил
тебя о пустяке: шарф завязать...
- Комната какая-то зловещая, - говорю я. - Я не могла долго быть здесь
одна.
- Ты вообще не много можешь. На счастье, я был здесь.
- Я не знала, что ты здесь.
- Давай, завязывай шарф, - говорит он.
Я складываю шарф и неловко завязываю себе глаза. Он засовывает между
шарфом и бровями палец, потом еще
два, развязывает шарф, завязывает его сам. Становится темно. Я слышу шорох
целлофана, разрываемой бумаги, щелчок его
зажигалки, потом во рту у меня оказывается сигарета. Он берет мою левую руку и
складывает пальцы так, чтобы я могла
держать маленькую пепельницу.
Выкурив две сигареты, я кашляю и прочищаю горло. Потом открываю рот.
Стучат. Я слышу как он идет, открывает
дверь, с кем-то тихо говорит. Голос такой же низкий, как его, но сильно от него
отличающийся: может быть, это женский
голос?
- Согласен...
- Ну, а время...
- Начинайте сейчас...
Я не очень хорошо понимаю смысл фраз.
Следующие десять минут меня одевает женщина. Теперь я уверена, что это
женщина. Меня касаются ее груди; они
у нее, по-видимому, большие и мягкие. Воздух наполнен сильным запахом, который я
никак не могу определить: он не
тошнотворен, хотя и крепок, и не удушлив, хотя в нем есть мускус и вербена. У
женщины очень длинные ногти, она
меньше меня ростом, она недавно выпила немного вина и прополоскала рот
Лаворисом. Ее густые длинные волосы
касаются моей кожи, как ее груди.
Я пытаюсь представить себе одежду, которая не предназначена. Трусики
узкие из скользкой материи, с жесткой
резинкой чуть повыше лобка.
На ноги она мне натягивает сапоги, которые внутри скрипят; у них, должно
быть, высокие каблуки и толстая
подошва. Надевает мне через голову юбку с застежкой-молния. Я щупаю ткань, зажав
ее между большим и указательным
пальцем: она холодная и скользкая, как пластиковый плащ. Значит, на мне мини-
юбка из винила.
Потом она переходит к лифчику.
- Наклонись чуть-чуть, моя красавица, - говорит она мне заговорщицки. -
Сейчас мы славно развлечемся.
Я наклоняюсь, и она прилаживает бюстгальтер, беря каждую мою грудь в
ладонь и запихивая в чашечки снизу и
сбоку кусочки ваты. Когда она просит меня выпрямиться, я провожу рукой по
кружеву бюстгальтера: мои груди
соприкасаются, хотя обычно это бывает только тогда, когда их сжимает мужчина.
Сама мысль о том, что моя грудь
выглядит так экстравагантно, меня смешит.
- Что здесь смешного? - спрашивает он.
- Послушай, - отвечаю я. - Встань на мое место. Я в каком-то отеле, с
завязанными глазами, и кто-то, кого я не
знаю, надевает на меня бюстгальтер, который я была бы счастлива носить между
двенадцатью и восемнадцатью годами,
если, конечно, моя мать мне бы это позволила. Постарайся представить себе все
это, и скажи мне, разве это не смешно?
- Понимаю, - сказал он.
Тем временем женщина надевает мне через голову что-то вроде майки. Она
без рукавов, кончается на несколько
сантиметров выше талии, а начинается там, где верхний край бюстгальтера. Мини-
юбка, майка, сапоги на толстой подошве
и высоком каблуке: меня одели проституткой.
Но мне не дали времени поразмышлять над этим вопросом. Платок с глаз
снимают. Передо мной в гаснущем свете
дня я вижу огромный светлый парик а ля Долли Нортон, под ним чудовищно
накрашенные глаза и блестящий темно-
коричневый рот. Потом черную майку, в вырезе которой видны большие груди и
бюстгальтер из черного кружева, красную
виниловую юбку, доходящую до половины бедер: мой двойник. Я и она, одетые
одинаково и противопоставленные чему-то,
о чем я пока не догадываюсь. Я пристально смотрю на нее.
Ни он, ни она не двинулись с места. Только в ту секунду, когда я сажусь
на кровать, собираясь наконец задать
вопрос, он говорит женщине:
- Продолжай.
Это длится около получаса: она надевает на меня такой же, как у нее,
парик, накладывает мне на лицо много
косметики, которую она достает из парчовой сумочки, наполненной тюбиками,
баночками и щеточками. Хотя она
терпеливо старается наклеить мне фальшивые ресницы, ей это не удается. Я к ним
не привыкла и не в состоянии не мигать.
Кончается дело тем, что она густо накладывает тушь на мои ресницы, сначала один
слой, потом другой и третий. Она
обводит мне губы коротким и жестким карандашом, потом очерченную таким образом
поверхность красит губной помадой,
а сверху наносит вазелин. Еще раз поправляет на мне парик, старательно
причесывает его и, довольная, говорит:
- Иди, лапочка, посмотри на себя в зеркало, оно там.
Я смотрю на него. Он сидит в единственном кресле в комнате, положив ногу
на ногу и засунув руки в карманы.
Молчит. Я медленно иду в ванную и смотрю в зеркало. Оно разбито, и трещина
отрезает треугольник в левом его углу.
Я вижу то, на что обычно стараешься не смотреть, если ты с мужчиной, и на
что с неловкостью бросаешь беглый
взгляд, если ты одна: проститутку с 8-й авеню. Не прелестную ночную красавицу
парижских кафе, а чудовищную,
отвратительную, жалкую нью-йоркскую шлюху, ужасно накрашенную и готовую в равной
степени или предложить
прохожим свои услуги, или своровать у них бумажник. Да, тот тип шлюх, которые в
шесть часов вечера в дешевых
магазинах прячут лицо за пластиковыми сумками, чтобы спрятаться от полиции
нравов.
Я оборачиваюсь к ним... не в силах уйти, убежать. Я в ужасе... Нет, не
то... Трое людей смотрят друг на друга в
крошечной мерзкой комнате: две проститутки и элегантный мужчина, прекрасно
чувствующий себя в темно-синем
костюме в полоску, безупречной розовой рубашке и синем галстуке в мелкий белый
горошек.
- Ты потрясающе выглядишь, цыпочка, - говорит первая проститутка второй.
- Я плачу тебе не за разговоры, - смеясь, отвечает сидящий в кресле
мужчина.
- Так она вам нравится? - упрямо спрашивает первая проститутка. - Вы
этого хотели?
- Ну, ты же не за красивые глаза это делала, - пока еще любезно отвечает
он. - И все это стоило тебе треть от того,
что ты запросила, значит...
- Не так-то просто надевать на женщину вещь за вещью, да и с размером,
если хотите знать, тоже были некоторые
