Урфин Джюс - Зарисовки.Сборник
– Ну что? – парень вдруг оборвал себя на полдороге и, минуя любые повороты логики, напрямую обратился к Павлу. – Не нравится тебе?
Павел, не ожидая прямого допроса, растерялся. Он вдруг стал центром. Точкой пересечения десятков глаз, насмешливых, задумчивых, откровенно злых, любопытных.
– Не нравится, – неожиданно для себя признался он. – Рифмы притянуты за уши, бедность словарного запаса ты прикрываешь матом, и если убрать весь накал, всю твою харизматичность, то останется пара-тройка приличных мыслей. Бедновато как-то для поэзии.
– А не приличных? Много? – парень, склонив голову и прищурившись, уставился на Павла.
Много. Этого Павел, конечно, не сказал.
– Останешься еще послушать? – недопоэт подошел почти вплотную. – Или дела?
Глаза у щенка оказались не темные, как показалось сначала. Тонкий голубой ободок сжимал расширившийся от наркоты зрачок. Кокаин? Амфетамин? Скорее, экстази… Павел разочарованно выдохнул. Так вот оно какое, топливо у твоего вдохновения… жаль.
Парень, неловко повернувшись, споткнулся о не замеченную им сумку у ног.
– Леш, – поддержала его одна из поклонниц, – ты чего?
Парень устало потер глаза:
– Мне окулист дно глазное смотрел, – уселся он рядом с девушкой на траву. – Херь какую-то закапал, все размыто, блин. Сказал – часа три буду как последний укурыш. А где Макси? Хотели пару песенок состряпать же.
– Едет, зачет у него перенесли. Ты чего к мужику-то прицепился?
Павел еще раз нажал на повтор и закольцевал разбавленное летним шумом стихоплетство. Голос хороший. Искренний. Вроде и орет, и хлещет эмоциями, но веришь. Веришь, что тот, кто рвал ему душу, и правда сука. Веришь, что сидит он на бетонном поребрике тротуара, изрезанный в хлам треснувшей по сколам любовью. Веришь… что все это было. Может, найти пацана, позвать в клуб? Пусть почитает свое высран… выстраданное. Может быть, развеется тогда эта непонятная, клубящаяся под ребрами неизвестно на что обида. Да ну на хер…
Нашел он щенка неожиданно легко. Все в той же компании, только теперь он не читал, а, пригревшись на солнцепеке и обняв худые колени, слушал какой-то чужой бред. Девица с косами и в платье а-ля Солнечное Советское Детство читала что-то пронзительное, томное. Объективно хорошо. Качественно. Строчки правильно укладывались в шаблоны, заложенные в Павла в Горьковке. Скучно.
– Привет, – Павел уселся рядом с парнем. – Помнишь меня?
– Глыба льда, – кивнул щенок и снова погрузился в созерцание девицы. – Тебе нравится? – ткнул он пальцем в поэтессу.
– Нравится, – согласился Павел.
– Да брось, – парень взъерошил свои кудри, – она ж как стерильная кошка. Орет и орет. Окотиться только не сможет никогда.
– Я тебя послушать еще хочу, – Павел понял, что разговаривать со щенком нужно только так. Без шелухи. Сразу бить в центр. – Кофейню «НеЛожки» знаешь?
– А то! Богема, – хмыкнул щенок то ли язвительно, то ли с завистью.
– Хочешь там читать?
– Шутишь?
– Я солидный и взрослый. Видишь? – Павел демонстративно обвел себя руками. – Мне просто нет смысла так мелко шутить. Хочешь?
– Хочу. Когда?
– Для начала, – Павел вытащил визитку, – встретимся и обговорим. По-взрослому.
Парень вытянул визитку из пальцев и покрутил ее, вчитываясь в мелочь букв, рассыпанных по нейтральному серому фону.
– Нифигасе… – он удивленно выдохнул. – Я думал, ты моложе, – тут же бабахнул следом по самолюбию.
– А я старый мудак, да, – согласился Павел.
– Ну… – парень, кажется, стал просекать что-то про корректность. – Я не то хотел сказать…
– Ты мне позвони, – Павел встал и отряхнулся. – И скажешь все, что хотел.
Макси вертел уже порядком замятую визитку:
– Павел Шульман. Серый Шум. Тот самый мифический чувак! Лех! Мы с тобой очешуеть зацапали себе место в первом ряду! «НеЛожки»! Охуеть! Чувак, ты не шутишь? Пришел, сунул тебе пропуск в Мир и свалил?
Лешка заржал и вытянул заветный кусок картона из суетливых рук Макси.
«НеЛожки» – место пафосное. Боге-е-ема.
Лешка потоптался на круглом пятачке сцены и передернулся от неприятного липкого пота, приклеившего тонкую футболку к спине. Не проебать бы… Он уселся на высокий барный стул и дунул в микрофон, пробуя себя в этом новом месте. Микрофон зашумел и взвизгнул.
Саундчек. Слово-то какое. Все по-взрослому. Сейчас настроят звук именно на его голос, и он понесет свою ахинею в уши избранной публике. Серьезно? Лешка недоверчиво обвел взглядом пока еще пустой зал.
– Готов? – Павел созерцал парня, взъерошенной птицей притихшего на колченогом атрибуте любого бара.
– Нихрена, – признался Лешка.
«Да нормально все». Эта мысль пришла где-то ближе к середине программы. Лешка уже привычно покрутился на стуле, поправил микрофон.
– Хочу почитать вечное и признанное. Можно? – он обвел публику взглядом. – Макси, давай Есенина.
Павел не мог оторваться. Просто физически не мог оторваться от тонких губ, что почти целовали микрофон. Они выплевывали какие-то слова. Рассыпали накопленное за коротенькую жизнь богатство в зал. А Павел плотоядно отсчитывал количество прикосновений плоти к микрофону. Остросексуальный. Да. Его примут, сожрут, обмусолят, упиваясь этим жестким рефреном не обглаженной знанием и умением поэзии. За вот это прикосновение губ к мембране. За вот эту ломкость пальцев, что ерошит и дерет богатую шапку волос. Он не поэт. Он острая игла для наркомана, что протыкает кожу и вливает в кровь невероятный кайф молодости. Пофигу, что наркотик этот плохого качества, с говняной примесью усадок. Пофигу им всем, изголодавшимся по этому ощущению легкости и счастью. По живым эмоциям, что хаотично бурлят в Лешке. По боли. Без примеси цинизма… Еще без примеси цинизма. Пашка залпом опрокинул в себя коньяк. Он, вторя движению щенка, взъерошил свои волосы и согласился, что влюбился. По-взрослому понимая, что это будет та еще хрень. Насыщенная запредельной, космической разницей поколений. Разницей между дельцом и поэтом. Разницей между правильным и не правильным. Может быть, в последний раз он собрал в горсть не перегоревшие еще угольки собственных чувств. Может быть?
Образец
1
– Образец два-четыре-шесть-восемь, подойдите к стене, поднимите руки и расставьте ноги, – Джошуа, прикрыв ладонью микрофон, откашлялся в сторону: обеззараженный воздух наблюдательного бокса быстро обезвоживал организм. – Образец два-четыре-шесть-восемь, процедура окончена, подойдите к двери и приложите ладонь к считывающему устройству.
Эли неторопливо направился к двери, по пути выворачивая руку под невероятным углом и рассматривая собственный локоть.
