Донасьен Сад - Двойное испытание
Пока графиня выражала восторги и сомнения свои, Селькур незаметно, под покровом тьмы, увлек ее в жасминовую беседку; там он предложил ей отдохнуть на скамье, кою она приняла за газон; сам же Селькур разместился перед ней. Огромный, едва заметный в сумерках балдахин опустился сверху на сей уединенный приют, и героиня наша более не имела понятия, где же она находится.
— Новое волшебство! — воскликнула она.
— Которое скрыло нас от глаз вселенной, словно никого, кроме нас, не существует более на земле.
— Как это чудесно! — взволнованно произнесла графиня. — Однако вам не следует злоупотреблять магической своей властью, которая вот уже двадцать четыре часа искушает чувства мои, заставляя разделять сумасбродства ваши…
— Искушение… вы сами произнесли это слово… Но подумайте, ведь способ сей предполагает не только труды одной стороны, но и снисходительность другой, не так ли? Так что, если он окажется действенным, в этом будем виноваты мы оба.
— Хотелось бы надеяться, что этого не произойдет…
— Превосходно! В таком случае, если что-то и случится, то повинна в этом будет исключительно любовь, и вам не придется винить свою слабость, а мне исполнять роль коварного соблазнителя.
— Вы поразительно ловкий человек.
— О, я не так ловок, как вы жестоки.
— Вы приняли мудрость за жестокость.
— Как сладостно иногда забыть о ней!
— Да, конечно… но раскаяние!
— Пустяки! Кто будет вспоминать о нем? Неужели подобные мелочи все еще волнуют вас?
— Клянусь, я никогда еще не испытывала подобного чувства… мне страшно только непостоянство ваше. Малютка Дольсе приводит меня в отчаяние.
— Разве вы все еще не верите, что я пожертвовал ею ради вас?
— Да, весьма находчиво и деликатно… Но можно ли всему этому верить?
— Лучший способ проверить возлюбленного — это привязать его к себе милостями своими.
— Вы уверены?
— Я не знаю способа более надежного.
— Тогда скажите, где мы сейчас находимся?.. Возможно, мы уже перенеслись в самую чащу дикого леса, вдали от человеческого жилья… И если бы вы захотели получить доказательство доброго моего к вам расположения… похоже, я бы напрасно звала на помощь, никто бы не пришел.
— Но вы ведь не станете никого звать?
— Смотря что вы готовы предпринять.
— Все.
И Селькур, держа возлюбленную в объятиях, попытался умножить успех свой.
— Ну вот! Разве не об этом говорила я? — продолжила графиня, мягко высвобождаясь из объятий его. — Разве не предугадала, на что рассчитываете вы?.. И вот опасения мои сбылись… Вы что же, желаете, чтобы я поощрила безрассудство ваше?
— А вы запрещаете мне его?
— О! Неужели здесь вообще можно что-либо запретить?
— То есть вы хотите сказать, что если я и одержу победу, то буду обязан ею исключительно обстоятельствам…
Говоря это, Селькур притворился, что обуздал страсть свою: вместо того чтобы ускорить развязку, он оттягивал ее.
— Вовсе нет, — обеспокоенно произнесла графиня, побуждая его, однако, снова занять утраченные было позиции. — Но вы же не хотите, чтобы все бросались за вами очертя голову?.. Не станете вынуждать меня делать авансы?
— Как вам будет угодно. Однако мне хотелось бы услышать от вас… что уединение наше и прочие обстоятельства не имеют никакого значения для победы моей и, будь я беден и слаб, вы бы все равно одарили меня теми милостями, коих я взыскую.
— О, Господи, какое это имеет значение!.. Сейчас я могу сказать вам все, что угодно. В жизни бывают минуты, когда ты готова на любое безумство, и держу пари, что вы намеренно сотворили минуту сию.
— И вы желаете, чтобы я воспользовался ею?
— Я этого не сказала, но не говорила и обратного: я просто не знаю, что со мною сталось.
— Однако, сударыня, — произнес Селькур, вставая, — разум еще не покинул меня, а любовь, освещающая путь мой, хочет остаться чистой, как и предмет, возбудивший ее. Будь я столь же слаб, как и вы, наши чувства вскоре угасли бы. Я мечтаю… о руке вашей, а не о суетных развлечениях, ибо последние ведут к разврату и, оправдываемые исключительно безрассудством, быстро приедаются; тем же, кто, предаваясь им, забыл о чести и добродетели, остаются лишь сожаления. Возможно, рассуждения мои сейчас покажутся вам неуместными, ибо душа ваша возбуждена и вы готовы отдаться желаниям, навеянным уединением нашим. Однако после основательных размышлений они перестанут вас удивлять: тогда я снова упаду к стопам вашим и буду умолять вас принять от супруга извинения любовника.
— О, сударь, как я вам обязана! — ответила графиня, приводя себя в порядок. — Пусть же женщины, кои подвержены забывчивости, всегда находят таких мудрых мужчин, как вы! Ради Бога, прикажите, чтобы сюда как можно скорее доставили какую-нибудь карету: я отправляюсь домой оплакивать свою слабость.
— А вы уже в карете, сударыня. Это немецкая берлина, и по первому же приказу шестерка лошадей увезет вас куда пожелаете: это последнее волшебство властелина Воздуха, но не последние подарки счастливого супруга Нельмур.
— Сударь, — смущенно ответила графиня, немного поразмыслив, — я необычайно вам признательна и жду вас у себя… Дома вы увидите меня более рассудительной, хотя и равно жаждущей соединиться с вами.
Селькур вышел из кареты, лакей захлопнул дверцу и спросил, куда ехать.
— Ко мне домой, — приказала Нельмур.
Лошади пустились в галоп, и героиня наша, до сей минуты считавшая, что находится в жасминовой беседке на ложе из свежих трав, помчалась в роскошном экипаже в Париж, куда и прибыла через несколько часов.
Первое, что поразило взор ее по возвращении домой, были богатые подарки, полученные от Селькура, и среди них маленький алмазный дворец.
— Мне кажется, — вслух произнесла она, ложась спать, — что этот человек рассудителен и безумен одновременно. Без сомнения, он станет прекрасным мужем, но для любовника он слишком холоден. Последнему не помешало бы побольше страсти… Впрочем, это не повредило бы и первому. Однако подождем его визита; я согласна любить его и вместе с ним предаваться увеселениям, но стать его женой и в скором времени разориться на весьма обременительных для состояния спектаклях меня вовсе не устраивает. Что ж, пусть же сон мой будет сладок, если действительность пока весьма туманна… О, как верно говорят, — добавила она, зевая, — никогда нельзя доверять мужчинам.
— Я сумел распознать обман, — рассуждал тем временем Селькур. — О, Дольсе, какая между вами разница! Вторая часть испытания, ожидающая это удивительное создание, становится излишней. Там, где царит добродетель, непременно должны присутствовать и все прочие достойные свойства женского характера. Если женщина умеет избежать ловушек, расставленных чувствам ее, как сумела сделать Дольсе, то я, несомненно, могу довериться ей; та же, кто при малейшем соблазне забывает о чести и сердечной доброте, не может вызывать никакого доверия. Однако, — добавил он, поразмыслив, — я все же обязан довести задуманное до конца, дабы потом мне не в чем было себя упрекнуть.
