Лора Касишке - Будь моей
В общем, от Джона ничего не зависело, а мне пора было идти на урок. Я и так опоздала. Я встала и направилась к выходу, когда подал голос Роберт Зет.
— Ты там поосторожней в коридоре, дорогая. — Он подошел и сжал мне локоть. — Ходи помедленней.
По дороге домой я снова увидела оленя.
Желто-коричневое искалеченное тело посреди проезжей части — сразу и не поймешь, то ли зверь, то ли человек.
Колени у него оставались согнуты, как будто он все порывался бежать. Даже теперь, в беспамятстве. В смертном покое.
Я снизила скорость. Поняла, что обязана притормозить. Из уважения. Чтобы взглянуть на него по-настоящему.
Присмотрелась и увидела, что это самка. Без рогов на голове.
На землю уже опустились сумерки, но я видела ее отчетливо: морду и широко распахнутые глаза. Меня пронзил ужас. Вот лежит существо, которое я убила. Может, это спасавшаяся бегством заколдованная дочь богини? Призрак молодой женщины, мчавшейся прочь от преследователя? Кого-то или чего-то, неотступно гнавшегося за ней по пятам и неумолимо нагонявшего?
Понимала ли она, куда бежит? Пыталась вернуться во тьму леса на другой стороне шоссе, недоумевая, как очутилась в этом странном месте, и мечтая об одном — поскорее отсюда убраться? Но на нее обрушился шквал незнакомых запахов, а уши оглушил невыносимый грохот…
«Господи, — пробормотала я. — Господи Боже, прости меня».
Достойна ли я, в глазах богов, наказания за содеянное? Или прощения? А может, для женщины, убившей — не важно, случайно или намеренно, — красивое животное и Божью тварь, — в аду предусмотрена особая кара?
Например, вечный бег на адском тренажере.
Или бесконечный танец босиком на пылающем полу.
Я вцепилась в руль так крепко, что перестала чувствовать пальцы. Потом вдруг оказалась возле дома, на нашей подъездной дорожке, и Джон вышел мне навстречу со словами:
— Эй. Я получил информацию, что сегодня у нас к ужину будет оленина.
Я совсем забыла про Джона, когда все это случилось. Потом вспомнила, но решила, что звонить уже не имеет смысла. Увидимся дома, думала я, покажу ему покореженный бампер и скажу, что завтра отдам в ремонт. Гарретт починит.
После урока я столкнулась с Гарреттом в коридоре и рассказала ему о происшествии.
— Ого, миссис Сеймор! Это могло плохо кончиться. Вам здорово повезло. А как ваша машина?
Услышав про бампер, он принял озабоченный вид специалиста, подсчитывающего убытки, и предложил взглянуть на машину. Я накинула пальто и повела его на стоянку. Несмотря на снег, валивший весь день без остановки, выглядела она все так же жутко. Кровь на лобовом стекле слиплась и загустела, но все равно было видно, что это кровь. Сверху на белый капот натекли и застыли красные ручьи.
Гарретт вышел без пальто. Когда в одной тоненькой рубашке он встал на колени перед бампером, я тут же вспомнила давнюю тренировку по укладыванию походных рюкзаков, которая проходила зимой на улице. Он трясся от холода в своей скаутской форме, но наотрез отказался зайти в школу и надеть куртку.
Сейчас Гарретт не дрожал, под порывами холодного ветра трепетала только его рубашка, от одного вида которой меня саму пробрала дрожь.
— Это-то выпрямим, нет проблем, — сказал Гарретт, взглянув на меня. — Инструмент нужен. У вас как, время есть? Надо бы ее в мастерскую пригнать. — Он кивнул в сторону факультета автомеханики.
— Сегодня нет, — ответила я. — Может, завтра?
— Конечно, ничего не случится, если вы сядете за руль. Но мне кажется, машину не мешало бы помыть.
Мы немного посмеялись — действительно, что обо мне подумают другие водители на шоссе. Едет дама, а весь капот в кровище…
Пока мы стояли на улице, снег совсем запорошил коротко стриженные темные волосы Гарретта. Я вспомнила, как такие же снежные хлопья оседали на голове у Чада, а я нагибалась и смахивала их перчаткой, сотни снежных звезд. И как в самую первую его зиму застегивала на нем «молнию» теплого мехового комбинезона. Снизу доверху. Каким неповоротливым он был в этом комбинезоне, и я несла его на руках из машины в дом или наоборот как мешок. Или сверток. Глядя на Гарретта, на снежную шапку у него на голове, я внезапно испытала приступ острой тоски по Чаду, причинивший мне такую сильную, почти физическую боль, что пришлось отвернуться. Где сейчас Чад?
Где-то далеко.
Где с неба не падает снег.
Гарретт вернулся к моему бамперу. Я стояла в снегу, бесполезная и печальная, и смотрела, как он отскабливает с решетки и бросает на землю светлый мех. Меня вдруг пронзило чувство, что Чада больше не существует. Как будто от него не осталось ничего, кроме моих воспоминаний. Его жизнь в Беркли представлялась мне такой же непонятной и нереальной, как если бы я попыталась вообразить себе, что он на небесах.
— Гарретт, — не выдержала я. — Ты подхватишь пневмонию. Пойдем-ка внутрь, я угощу тебя чашкой какао.
— Мне не холодно, — ответил Гарретт. (Они всегда так говорят, эти мальчишки. Мне не холодно, я не устал, у меня руки не грязные, мне не нужна шапка.) — А вообще-то ладно, пойдемте.
Мы вошли и вместе сели за стол. С мороза мне показалось, что в кафе душно и жарко. Гарретт заказал чашку кофе, а не какао, а я — бутылку воды. Хотя под пальто на мне было надето только легкое шелковое платье, я вспотела и захотела пить.
Мы обсудили холодную погоду, учебу, оленя и скоростные шоссе, автомобили. Я чувствовала себя легко, намного легче, чем в последние несколько дней, а может, и недель. Какой приятный разговор. Какой вежливый и общительный молодой человек. Беседа текла легко и непринужденно — не как между матерью и сыном или преподавателем и студентом, а как между друзьями. Старыми добрыми друзьями. Он не скрывал удивления — и облегчения, — что мне так повезло: сбила оленя, а всего ущерба — помятый бампер. Он откинулся на спинку стула и сказал:
— Представляю, каково это — сбить такое огромное быстрое животное. Да еще на шоссе с таким движением! — Он ударил кулаком о кулак. — Боже мой, миссис Сеймор, это могло кончиться куда хуже. Вам повезло, что вы его не заметили. Иначе вы бы нажали на тормоза, и машина, которая шла за вами, врезалась бы в вас. Ох!
— Но я нажала на тормоза.
— Не может быть! Мне кажется, вы ошибаетесь.
Следующие полчаса Гарретт выступал в роли эксперта и главного арбитра моего несчастного случая. Он встряхнул головой, как будто прочищая мысли, и пустился в рассуждения о «хондах», новейших моделях и стальных каркасах, сравнивая мою машину с автомобилями других марок и подчеркивая, что мне и тут повезло. Потягивал из пластикового стакана свой черный кофе, а я смотрела на него и понимала, что передо мной — взрослый мужчина. Гарретт (в руках — набор «Лего» и игрушечные машинки; у нас на заднем крыльце — стоит и ждет, пока я помогу Чаду расстегнуть куртку и примусь за него) более чем убедительно изображал из себя мужчину.
