Шахразада - Грезы Маруфа-башмачника
Наконец вычисления были закончены. Маг вытер с высокого с залысинами лба крупные капли пота и стал читать значки, как слова в древней книге жизни.
К его удивлению, не все было потеряно. Не все для страны. Ибо увидел Джишнукарма и тучные пашни, и счастливые дни спокойствия и мира, что ожидают его несчастную страну. Увидел он и дворец магараджи, стоящий на своем месте — не разрушенный, не покинутый. Более того — полный жизни и радости. Увидел суетящихся людей на городской площади, шумный и изобильный базар, полный торговцев и покупателей.
— Неужели это все — будущее моей несчастной родины? Неужели я стану свидетелем всего этого? — пробормотал Джишнукарма, забыв, что именно за предсказаниями явился он сюда, что именно ему должно открыться грядущее.
Вновь, теперь уже куда смелее, рассек маг яйцо и дал ему пролиться на мрамор, внимательно следя, как смешиваются жидкости, дающие жизнь. Теперь он воспользовался яйцом черной курицы…
Да, этому предсказанию нельзя было поверить! Но все указывало на весьма скорые перемены в жизни страны. И перемены к лучшему. И тогда маг решился задать последний вопрос.
— Значит ли это, что в будущем нет места глупому Арджуне?
Струей теплого буйволиного молока он размыл начавшие застывать узоры на белом мраморе. Появившиеся знаки были ему непонятны. Оставалось одно — отдать собственную кровь. Она не может не прояснить знаков, пришедших из грядущего.
Острием церемониального кинжала он полоснул по кисти левой руке в том месте, где вены были видны яснее всего. И знание обожгло его вместе с едва переносимой болью.
Теперь он знал! Он знал, что все беды его страны начались в тот миг, когда отец нынешнего магараджи, глупец, дал своему сыну имя воинственное и недоброе. И до тех пор пока жив он, магараджа Арджуна, не будет жизни никому из его подданных.
Открылась магу и еще одна тайна — тайна его собственного предназначения. Тайна столь огромная, что он едва не застонал, осознав всю ее глубину.
— Мне, — простонал он, невидящими глазами обводя все вокруг, — именно мне предназначено изменить судьбу княжества. Недалек тот день, когда трон займет правительница, первая и единственная женщина на престоле нашей страны. Она принесет нам золото и спокойствие, даровав мир на долгие годы и после того, как благодарные потомки соорудят ей драгоценный саркофаг…
Боль туманила разум мага. Но картины, встающие перед его мысленным взором, были более чем отчетливы. В них он видел прекрасную, полную сил женщину, царствующую мудро и справедливо, страну, возрожденную ее неустанными трудами. И себя… играющего в дворцовом парке с малышами.
— Она будет моей тайной женой… Владычицей и повелительницей моей жизни… Ее имя…
И сердце подсказало ответ:
— Мать зовет ее Гемлатой…[2]
Приступ боли быль столь силен, что сознание мага покинуло его. Но где-то в глубинах разума осталось предвкушение дня, когда он встретит удивительную девушку-воительницу, которая сможет взойти на трон его страны, избавив ее от долгого и тягостного царствования полубезумного деспота.
— Гемлата… — прошептали запекшиеся губы мага.
Макама двенадцатая
— И ты сразу запомнила эти имена, девочка?
— Да, — кивнула Алмас. — Они почему-то сразу запали мне в душу. Более того, иногда я произношу их вслух. И тогда мой муж рассказывает мне о поисках этой Гемлаты так, словно он сам участвует в них…
— Сам участвует… — задумчиво повторила Хатидже. — Как странно… Джишнукарма и Гемлата…
Алмас удивленно смотрела в лицо слепой колдуньи.
«Почему ее так поразили эти чужеземные имена? Что в них такого волшебного? Быть может, эти имена нашептал мужу Иблис? И мои опасения, увы, чистая правда?»
Голос колдуньи прервал панические мысли жены башмачника.
— Некогда в далеком княжестве действительно жил маг и колдун с таким именем, девочка. Известно, что он много лет служил глупому и деспотичному магарадже до того самого дня, когда озарение не сошло на его душу. Предание гласит, что он странствовал в поисках девушки по имени Гемлата долгих одиннадцать лет. И, найдя ее, почти выкрал из войска неведомого царя и привез к себе на родину, уставшую от странных причуд властителя…
— Так, выходит, все это правда? И мой Маруф просто некогда услышал это предание? Какое счастье!
— Вот только предание это столь древнее и столь… тайное, что я не могу представить, где мог услышать его обычный — прости, девочка, — башмачник. Пусть и тот, который знает обо всем на свете.
Алмас лишь пожала плечами. Горло саднило от долгого рассказа, и она с видимым удовольствием сделала несколько глотков ароматного сока.
— Теперь, Алмас, я понимаю, почему так сердита твоя матушка.
— Правда? Объясни мне, добрая Хатидже. Ибо сердце мое изболелось — я не могу обидеть мать невниманием, не могу обидеть мужа, ибо он ничем не заслужил этого. А защищать его перед ней, а ее перед ним, становится с каждым днем все тяжелее.
— Увы, девочка, такова доля любой женщины, если она любимая дочь и любимая жена. Ревность делает твоих близких жестокими и не щадит в первую очередь тебя саму.
— Ревность?
— Конечно. Всего на миг представь себя на месте своей матушки. Некогда она была для тебя всем — защищала, оберегала, следила за здоровьем, кормила и одевала. Взамен требовала лишь одного — ответной любви. Такой, как она сама понимает эту самую дочернюю любовь. Но ты выросла, и теперь мир раскрылся перед тобой куда шире, чем она, почтенная Саида, могла представить в самом кошмарном из своих снов. И теперь ты уже не ей, а кому-то другому посвящаешь всю себя, отдаешь все силы и всю любовь.
— Но ведь я отдаю ее своим детям и своему мужу! Почему же она столь ревнива?
— Потому что думает: вернув тебя домой, вновь станет для тебя всем и будет получать все твое внимание и всю твою любовь…
Алмас задумалась. В словах Хатидже не было откровений, не было и магических тайн — лишь обычная житейская правда. «Быть может, — подумала она, — стоит быть помягче с матушкой? Она такова, какова есть… И бороться с этим глупо и бессмысленно…»
— А что же, по-твоему, движет моим мужем?
— Та же ревность. Он хочет, чтобы ты внимала только ему, ублажала только его. Чтобы ему одному принадлежала твоя душа…
— Но это же невозможно, уважаемая! Они же не могут разорвать меня!
— Увы, это так. Но, поверь, девочка, тебе придется смириться с этим, не пытаться выгораживать мать перед мужем, а мужа перед матерью. Пусть они договорятся сами.
— А если они не захотят?
