rain_dog - Еще одна сказка барда Бидля
- Сейчас, киска, я сейчас к тебе вернусь, хорошо?
И она стремительно выходит из комнаты, из-за неплотно прикрытой двери я слышу, как она говорит, ох, уже вовсе не таким добрым голосом, как только что разговаривала со мной:
- Джеймс, что за гадость ты опять читал ребенку? Он теперь не спит!
- Ну, сказки скандинавские я ему читал, - бурчит папа. Он всегда так бурчит, когда знает, что виноват. - А что тут такого, мне их тоже в детстве читали, я их очень любил. Ну, про волка Фенрира там, который проглотит солнце, ну, помнишь? Лили, ну что тут такого?
Мама старается говорить тише, но я все равно все слышу.
- Ему теперь корабль из ногтей мертвецов снится, Джеймс. Ты уже не маленький, пора что-нибудь и соображать. Зачем читать пятилетнему ребенку эту мерзость? Мне кажется, в семьях волшебников с такими сказками только психи вырастают! Ты на Малфоев посмотри или на Креббов! Да моя мама так бы и сказала, что по ним психушка плачет!
- Ну и читай ему свои маггловские сказки, я же не возражаю, - примирительно говорит отец.
- Да, но вчера спать ребенка укладывал ты - и вот результат. Он теперь не заснет.
Отец обреченно вздыхает, а мама возвращается ко мне.
- Спи, мой хороший, - она усаживается в кресло рядом с моей постелью и достает вязание. Она вяжет без всякой магии, спицы быстро мелькают, чуть-чуть постукивая.
Я уже опять засыпаю, но вдруг, испугавшись, что она все-таки пойдет спать к себе, когда я потеряю бдительность, спрашиваю:
- А ты не уйдешь?
- Что ты, маленький, никогда я от тебя никуда не уйду! - и она так здОрово улыбается! - А мишка с зайчиком нам спать не мешают?
- Нет, мамочка, они тоже хотят спать. Им тоже приснился страшный сон. Но сейчас нам уже не страшно, правда?
Мне пять лет. У меня есть мама и папа. И там, с ними, мне не страшно.
* * *
А вот здесь страшно. Потому что я опять ощущаю свое отнюдь не пятилетнее тело, на этот раз уже целиком, а не отдельные фрагменты. И голова у меня не болит. Но очень больно руки. Потому что они намертво прикованы к стене над головой. К тому же я очень плохо соображаю, впрочем, это для меня не новость. Повязка на глаза больше не давит, но я все равно ничего не вижу, что меня сбивает с толку еще больше. Я бы не отказался сейчас даже от призрачного света Нагльфара, но ко мне никто не плывет и брать на борт не собирается. Хотя нет, на этот борт меня, похоже, скоро возьмут - если человека приковали к стене в кромешной тьме, вряд ли сейчас откуда-то выскочат друзья с радостными воплями «Сюрприз-сюрприз» и с дюжиной бутылок сливочного пива. Друзья? Черт? Ничего не помню про друзей. Я не помню, как сюда попал, я даже имя свое вспомнил только что из этого детского воспоминания - Гарри.
Спина моя прижата к стене, судя по ощущению, каменной, но не холодной. И стою я на камнях, в кроссовках, слава Мерлину, хоть не разули. Раз осмотреться здесь не выходит, попробуем для начала разобраться в своей голове. Потому как что может придумать человек, который не знает, где он находится, как он сюда попал и, собственно говоря, почему его тут держат в таком жалком виде. Вот имя свое вспомнил, уже хорошо, начнем с пяти лет. Хоть какая-то почва под ногами. И если вспоминать что-то, не так думается о руках, которые ну очень больно. Изверги здесь, все же, права слово! Хотя, может быть, я сделал им что-то нехорошее? Все может быть, раз я ничего не помню.
Итак, в углу моей комнаты вчера, когда я засыпал, стояла чудесная новенькая метла, которую подарил мне папа. Просто так подарил, кстати, без всякого повода. За что мама смотрела на него укоризненно. Но была плохая погода, и, хотя папа готов летать и в буран, и в ураган, мне мама не разрешает. Так что после завтрака мы спустились с крыльца на запорошенную снегом лужайку перед домом и стартовали! Мы летели довольно низко, было солнечно, папа на своей метле очень смешно кувыркался, у меня тоже немного получалось. Это было так здорово - солнце, сияющий снег, заснеженные ветки елок, а на самом верху у каждой - настоящая снеговая шапка. И папа начал эти шапки сбивать. Наверное, мой папа все еще был абсолютным ребенком, да и лет ему было совсем мало, двадцать три или двадцать четыре, я же у них родился, когда они были еще очень молодыми. В общем, ему не надо было подниматься со мной так высоко и сбивать с елок эти снеговые шапки, потому что мне, когда я это увидел, тоже ужасно этого захотелось, и я тоже взлетел к елочным верхушкам, пытаясь ногой спихнуть снег с еловой макушки. И папа увлекся, потому что разлетелись мы довольно далеко, так что только веселое гиканье с разных сторон ельника подтверждало, что мы тут, вообще-то, вдвоем радуемся жизни.
Все шло просто отлично, пока я не нацелился на довольно таки высокую елку с особо выдающейся шапкой, но шапка эта, видимо, уже несколько раз подтаивала и замерзала вновь, так что слетать никак не хотела. И от удара моей хилой детской ножонки уж точно. Зато я зацепился за эту шапку с прослойками снега и льда, потерял равновесие, метла скользнула куда-то вбок, а я осознал себя уже стремительно летящим к земле без всякой опоры. Ко мне с другого конца ельника несся, но уже не успевал папа, а я верещал, как мог, что, к сожалению, никак не могло предотвратить моего нелепого конца. И тут, когда я вот уже совсем готов был проститься со своей пятилетней жизнью, ко мне снизу, с земли, метнулась тень. Я даже не могу сказать, что это такое было, мне показалось, что я видел крылья, но в то же время это была человеческая фигура! Меня будто подхватили у самой земли и аккуратно поставили на ноги, так что мой взъерошенный подлетевший отец, рассчитывавший, видимо, собирать меня по кусочкам и нести домой показывать маме то, что осталось от сына, обнаружил меня, стоящего по колено в снегу, совершенно целого, но орущего, как вытащенная из горшка мандрагора.
- Гарри, миленький, маленький, что с тобой, солнышко, сыночек мой, ты цел? - ну и все такое прочее, что в таких случаях говорят родители, обезумев от счастья и собственной безалаберности.
Я непреклонно продолжал орать, пока не увидел Его. Вообще это был единственный раз, когда я смог его так отчетливо видеть, потому что больше он никогда так открыто не показывался, или это я вырос и намеренно загонял такие картинки в подсознание, дабы они не угрожали целостности моего рассудка. Он стоял напротив нас, под соседней елочкой, весь в черном, очень стройный, с длинными черными волосами, молодой, наверное, такой же, как мои родители, руки скрещены на груди. Он стоял и строил мне смешные рожи. Обалдев от такого непонимания сложившейся ситуации (я ж с метлы упал, а он мне рожи корчит!), я замолк и решил привлечь к этому вопиющему нахальству папино внимание.
- Папа, там под елкой дядя!
- Какой еще дядя, Гарри? - отец ошалело обернулся, но никакого дядю явно не увидел.
