Донасьен Сад - Лауренция и Антонио
— Пусть намерения его не пугают вас, сударыня, — пела эта сирена, — кровосмесительство не преступление, а всего лишь условность, тем более что вы с Карло не являетесь прямыми родственниками. Ах, послушайтесь меня и не раздумывайте долее! Вы знаете Карло, знаете, что Антонио оставил его полновластно распоряжаться жизнью вашей, а я не поручусь вам за терпение его, если вы продолжите раздражать его отказом. Месть же его будет ужасна.
Но никакие уговоры не помогали: все низменные предложения с возмущением отклонялись Лауренцией. Она не боялась угроз, и ничто не могло сломить ее упорства.
— Камилла, — со слезами отвечала юная супруга Строцци, — вы уже погрузили меня в пучину печали, так не старайтесь же утопить меня в ней. Из всех бедствий, кои обрушились на меня, самым ужасным была бы действительная измена супругу моему. Нет, Камилла, нет, я не стану выкупать жизнь такой ценою! Смерти я не боюсь, я готова умереть. Топор палача уже занесен над моей головой. Смерть станет для меня избавлением, если я приму ее невинной, но она явится вечной мукой, если мне придется сойти в могилу обесчещенной.
— Вы не умрете, Лауренция… не умрете, клянусь вам, если уступите вожделениям Карло. В противном же случае я ни за что не ручаюсь.
— Пусть так! Даже если предположить, что я буду так слабодушна, что соглашусь на ненавистное предложение твое и оплачу жизнь честью, неужели ты можешь вообразить, что я осмелюсь вернуться к супругу своему, запятнав себя подобным омерзительным преступлением? Став любовницей отца, осмелюсь ли я быть женой сына? Неужели ты считаешь, что сей позор можно долго скрывать? Даже если бы я и преодолела отвращение свое, какими глазами посмотрел бы на меня Антонио, узнав о низости моей? Нет и еще раз нет!
Камилла, я предпочитаю умереть с честью, нежели, сохранив себя, заслужить презрение его. Ведь именно уважение супруга и составляет счастье жизни моей: вся сладость ее будет омрачена, если я стану недостойной его. Даже если он не узнает, что за гнусность пришлось мне совершить, дабы вернуться к нему, совесть моя ни на миг не даст мне насладиться спокойствием, и я умру от отчаяния, причины которого он быстро распознает.
Узнав о безуспешных ходатайствах Камиллы, Карло пришел в ярость: непреодолимые препятствия в такой душе, как у Строцци, порождают жажду мщения.
— Идемте, — сказал Карло, — изменим тактику: то, что не могу я получить хитростью… может быть, мне удастся добыть силой. Надежды питают ее, пустые мечты утешают. Пора сурово поговорить с ней, уничтожить все иллюзии… Она возненавидит меня, но что мне за дело? Она уже меня ненавидит…
Камилла, надо поместить ее в настоящую тюремную камеру, отнять у нее все, чем пользуется она сейчас, а главное, отобрать портрет, в коем черпает она силы для сопротивления мне… Надо, наконец, чтобы она поняла, сколь плачевно положение ее, и удвоить тяжесть оков, чтобы она, прогнувшись под ними, бросилась молить меня о пощаде.
Жестокая Камилла мгновенно исполнила приказ своего господина. Лауренцию отвели в камеру, куда едва проникал солнечный луч, облачили в черное платье и объявили, что пищу ей будут приносить раз в три дня и значительно менее разнообразную, нежели та, что была у нее до сих пор. Книги, музыкальные инструменты, письменные принадлежности — все это безжалостно забрали. Когда же Камилла потребовала искомый портрет и хотела вырвать его из рук госпожи своей, Лауренция вскрикнула не своим голосом.
— Нет! — зазвучал отчаянный вопль ее. — Нет! Не отнимайте последнее утешение мое! Во имя Господа, не отнимайте портрет! Возьмите жизнь мою, вы вольны распорядиться ею! Но пусть я умру на дорогом для меня портрете: единственное, что осталось мне в жизни, — это говорить с ним… каждую минуту орошать его слезами… Ах, не лишайте меня единственного достояния… Я жалуюсь ему на горести свои, он слышит меня… его нежный взор смягчает несчастья мои, я убеждаю его в своей невинности, и он верит мне. Когда-нибудь лик сей вернется к супругу своему и расскажет, как я страдала… Кому вознесу я молитвы, если его не будет со мной? О, Камилла, не забирайте у меня последнее сокровище!
Приказы были точны, их необходимо выполнять: портрет забрали силой, — и Лауренция упала без сознания. Именно в эту минуту Карло осмелился прийти посмотреть на жертву свою…
— Коварная! — вскричал он, держа в руках портрет, который только что передали ему. — Так вот, значит, что держит в плену сердце твое… Это он мешает тебе отдаться мне!
И, отбросив бесценный сей предмет, он обратился к Камилле:
— Но что говорю я, увы! Что делаю я, Камилла? Неужели, лишь подвергнув ее мучениям, смогу я сломить ненависть ее? Как она прекрасна… и как я обожаю ее!.. Открой глаза, Лауренция, представь хоть на миг, что у ног твоих супруг твой, дай мне натешиться вымыслом… Камилла, почему бы мне не воспользоваться сей минутой? Кто помешает мне? Нет, нет, я хочу еще больше возбудить ярость ее, раз уже не могу разжечь ее любовь. Она не ощутит всей горечи позора, если я овладею ею, когда она находится в объятиях сна.
Карло ушел; Камилла старательно привела госпожу свою в чувство, а затем оставила наедине с мыслями ее.
Когда на третий день Лауренция увидела входящую к ней Камиллу, она простерла руки навстречу этой фурии и стала заклинать поскорей убить ее.
— Зачем мне жизнь, — молвила она, — если все уже убеждены, что я никогда не сделаю того, что требуют от меня. Пусть же прервут дни мои, или, превозмогая заповеди Господа нашего, сдерживающие меня, я сама разрушу бренную свою оболочку; несчастья мои ужасны, я не могу больше сносить их. Карло доставляет удовольствие заставлять меня страдать, но таковое счастье недолговечно, а посему я требую, чтобы он наконец выполнил поручение мужа моего и без промедления погрузил меня во мрак могилы.
На эти речи Камилла отвечала новыми улещиваниями; не осталось ни одного довода, который бы не пустила она в ход. Служанка разворачивала перед юной госпожой своей заманчивые картины порока, но безуспешно: Лауренция настойчиво требовала смерти и, если будет на то дозволение, просила прислать к ней священника, чтобы принять святое причастие.
Предупрежденный Камиллой, Карло пришел в мрачную сию обитель.
— Все, забудем о жалости! — воскликнул он, обращаясь к жертве своей. — Знай, что ты погибнешь не одна: недостойный твой супруг здесь, и участь, ожидающая его, столь же страшна, как и твоя, — ему также придется уйти из жизни, только смерть его наступит раньше, чем твоя. Прощай, тебе осталось жить уже недолго!
Он ушел. Оставшись одна, Лауренция почувствовала, что близка к помешательству…
