Мануэль Пуиг - Любовь в Буэнос-Айресе
— Дорогая... тебе плохо?
— Нет, со мной все в порядке. Спи...
— Мне показалось, что ты стонала... Уже поздно, постарайся уснуть.
— Хорошо...
Единственная находящаяся в комнате женщина лежит в постели, так что никто сейчас не стоит на лежащей возле кровати овчинной шкуре с длинной белой, расчесанной гребнем шерстью. Наступать на нее может лишь тот, кто того заслуживает. Гостям определенного сорта — например, женатым мужчинам — это непозволительно. Если бы тишина ночи не нарушалась завывающим на побережье ветром, даже самый легкий шаг мужской ноги был бы четко различим, и хватило бы одного зова на помощь, чтобы спугнуть незваного гостя; но когда через континенты и океаны без помощи тысячекилометровых кабелей можно передать открытую Герцем волну, самую банальную радиопрограмму или поздравление, несомненно, что с равным успехом может передаваться и волна, излучаемая бессмертной душой — а все души бессмертны, — для обитателя комнаты в студенческом общежитии Вашингтонского университета. Тайное послание, которое сможет услышать только он — как лишь близкая к смертельному холоду плоть способна излучать телепатические волны. Если душа, бессильная выносить дольше страдание разлуки, начинает метаться и хрипеть, предсмертный хрип этот сотрясет эфир и достигнет его слуха. Шум ботинок будет услышан, однако босые ноги могут подойти неслышно и встать возле кровати, попирая, топча длинную шерсть убитого и освежеванного барана, превратившегося в мытую, почищенную, расчесанную и надушенную шкуру (ибо хозяйка комнаты иногда, вспомнив, спрыскивает ее духами). Однако на сей раз он, явившись без предупреждения, не дал ей времени это сделать: вот босые ноги уже стоят подле кровати, и скользя взглядом вверх по очертаниям его тела — греческих пропорций? — лишенного объема в этой полутьме, она решает не приветствовать его ни единым звуком из опасения, что он придвинется еще ближе, и силуэт его обретет третье измерение. На каком фоне можно было бы изобразить эту фигуру? Вымпела, книги, теннисные ракетки — и различающиеся в окне строгие, тудоровского стиля здания, увитые плющом. Но разве он не приезжал навестить ее? И сзади, фоном всему происходившему высится один из Нью-Йоркских небоскребов. Если культурная программа открывается посещением Исторического музея, то продолжить ее можно знакомством с творчеством Руо на ретроспективной выставке в Музее современного искусства и просмотром какой-нибудь пьесы в одном из некоммерческих, внебродвейских театров: она в курсе всех культурных событий и рекомендует ему только самое выдающееся, и показывает фотографии, запечатлевшие вручение ей премии за лучшую скульптурную работу, и добавляет между прочим, что голова его интересной формы и могла бы послужить моделью для скульптуры из глины, и, судя по характерному отсутствию морщин на лбу, ему никогда не доводилось слышать, что женщины с покалеченным глазом приносят несчастье[23]. Не прогулки по английским паркам Университета, не быстрый поцелуй в разгар концерта посреди огромного зала, и не то, чтобы он овладел ею, наконец, на дне каноэ, плывущего по медлительным водам ручья в оксфордском стиле, откуда ей не видны прозрачное небо и склонившиеся ветви плакучих ив[24], — а удар молнии в непроглядной ночи, ослепивший ей сетчатку, и теперь она различает лишь цвета крови и золота, которые выплескиваются из кратера вскрывшегося вулкана, и это не лава, способная испепелить кожу рта; и хотя стыд не позволяет ей признаться в этом, у нее, как и всякой женщины, открылся второй рот, ненасытный, скрытый между ног и переполнившийся теперь теми же огненными красками, что извергаются из кратера любого действующего вулкана: огонь, свет, жар; и как всякий огонь, который уничтожает, сжигает, ранит, — он тоже терзает, жжет и калечит этот ее второй рот, и, всхлипывая от наслаждения и боли, она ощущает, что языки пламени, охватившие ее тело, прожгли его уже до кости и подбираются к самой сердцевине, центру груди, где таится душа одноглазых женщин, и вот душа ее поднимается к горлу и рвется наружу[25] — слышен глубокий выдох, это душа, освободившись, взлетает со смехом к зениту — чего? — она и сама не знает... На простынях остается кучка пепла, и рот, что между ног, — последний уголь, который недолго еще тлеет, затем гаснет и распадается, также превращаясь в золу, как и все тело женщины. Ибо когда желание его остывает, она предстает ему в полутьме серо-черной — несмотря на белизну ее кожи, алость рта и нежную розовость груди — серо-черной, подобно пеплу[26]. Так ли? Потому что нельзя смешивать его благородную натуру с другими: если он выказывает нетерпение и торопится уйти, то оттого, что ему нужно спешить ковать свое будущее. Что уж никак не идет ему, так это беспокойство в отношении того, что может замедлить его движение к цели: беспокойство это рассеется как дым от присутствия рядом подруги, способной восполнить его пробелы и обогатить своим опытом, ибо, как он имел уже случай убедиться, она сведуща во всем — театре, кинематографе, живописи — что не мешает ей, пока он готовится к сдаче одного экзамена за другим, без устали варить для него кофе. В конце концов защита его диплома пройдет так успешно, что в том же самом университете ему предложат место преподавателя, и студенты будут драться за право быть приглашенными к нему домой, и не только из-за высокой чести побывать в гостях у светила, но еще и потому, что жена светила — немного старше него, с виду такая простая и всегда готовая печь для гостей индеек и куропаток — на самом деле одна из самых культурных и утонченных женщин университетской среды, живописец и скульптор, из скромности предпочитающая оставаться в тени своего ученого мужа. И чего тут стыдиться? После любовных ласк следует пойти хорошенько ополоснуться, крадущимся шагом, чтобы не услышала лежащая в соседней комнате мать, затаив дыхание, — и вот щедрый поток свежей воды из крана стирает последний отпечаток грусти, еще остающийся на ее пальцах, омывает их, не оставляя ни малейшего следа. В воспоминаниях же ее он продолжает заполнять собою все целиком; и жена ветеринара не увидела, как она вставала с кровати и шла в ванную мыть руки...
— Гладис! Уже почти десять часов, просыпайся.
— Дай мне еще поспать.
— Нет, не дам. Потому что ты переспишь, и у тебя пропадет аппетит. А я приготовила кое-что, что ты любишь.
— ...
— Девочка, ну же, вставай. А я пока пойду сварю тебе крепкий кофе.
— Еще минуточку, ну пожалуйста...
От долгого поста память слабеет. Если завтракать поздно, к обеду аппетит еще не нагуливается. Если память подводит ее и она не может вспомнить, что же такое он должен был сдавать сразу по окончании тех пасхальных каникул, то, вероятно, это не столь важно; однако если жена ветеринара подходит к ней, чтобы спросить нечто в том же роде, а ответа все не следует, извинением может служить то соображение, что с течением времени многое забывается. Если же, напротив, минуло всего несколько часов, можно вспомнить все до мельчайших подробностей[27]. И попроси жена ветеринара описать в мельчайших деталях то наслаждение, которое он доставил Гладис минувшей ночью, — ее, как замужнюю женщину, вряд ли бы что-нибудь могло смутить, и она дослушала бы все от начала до конца. Однако заяви та, что не верит, будто у Гладис был ночью молодой человек (поскольку ей доподлинно известно, что когда девушка проснулась, его рядом не было), не нашлось бы никакого подтверждения, что этот студент, источник стольких иллюзий, вспомнил о ней — на расстоянии тысяч километров — в эту самую ночь. В действительности, в этой комнате не раздалось ни единого его нового слова, переданного по телепатической волне. Вспоминаются лишь те немногие, что были сказаны им в тот день их первой встречи; о второй встрече, в Вашингтоне, когда он пришел со своей невестой, воспоминаний не сохранилось: в памяти запечатлелось лишь приятное. Но даже если придавать значение только приятным словам, лучше вспомнить те, что довелось ей выслушать в других обстоятельствах и иных местах, к примеру, в Акапулько. Если завтра, в субботу ночью сон опять будет долго не приходить к ней, можно будет воскресить в памяти эти слова и постараться не упустить ни малейшей подробности тех встреч. Поскольку в Акапулько сама природа предоставляет самый чудесный антураж для всевозможных любовных приключений, как со счастливым, так и с печальным финалом.
