Беспощадный босс (ЛП) - Энжел Клэр

Когда я росла, то не могла представить, как это тяжело для нее и для папы. Я всегда чувствовала себя немного виноватой, думая о том, как это тяжело для меня.

— Я люблю тебя. — Я произношу эти слова, желая напомнить ей, как сильно забочусь о ней и как много она для меня значит.

— Я тоже тебя люблю.

Я вижу, как в ее глазах собираются слезы, и понимаю, что мне нужно встать и уйти. Не хочу торопить ее, но чем дольше мы будем сидеть здесь, тем сильнее она растрогается. К тому же, если встану и просто оставлю ее наедине, ей будет немного легче прийти в себя.

Поэтому открываю дверь машины, беру кофе и выхожу на влажный воздух, вдыхая запах дождя, деревьев и мокрой травы. С трудом сглотнув, подхожу к задней двери машины и открываю ее, беря цветы в руки, когда она наконец открывает свою дверь и встает. Я вижу, как шатаются ее ноги, и мне больше всего на свете хочется, чтобы я могла взять на себя часть этого груза.

Но все, что я могу сделать, — это нести цветы, я закрываю за собой дверь и иду к ней. Обхватив ее за плечи, начинаю вести ее через парковку. Бок о бок мы мелкими шажками направляемся к участку травы, где покоится надгробие моей сестры.

Когда доходим до места, мы обе молчим, и я опускаюсь на колени, чтобы положить красивые фиолетовые цветы рядом с ее камнем. Дрожащими руками начинаю выдергивать сорняки, которые то тут, то там пробиваются сквозь траву.

— Дина. — Голос моей матери дрожит, когда она произносит имя моей сестры, и протягивает руку к надгробию. Несколько мгновений мы сидим в тишине, пока я размышляю о своей потерянной сестре. Кем бы она была? Что бы она сейчас делала? Как сложилась бы моя жизнь, если бы у меня была живая сестра?

Были бы мы лучшими подружками или врагами? Не могу отделаться от мысли, что мы бы сразу подружились, не спали бы до поздней ночи, делясь секретами, и мы были бы неразлучны, делились бы одеждой, музыкой и шепотом обсуждали мальчиков. Эти мысли успокаивают меня гораздо больше, чем опасения, что мы бы возненавидели друг друга. Я предпочитаю испытывать горько-сладкое чувство утраты, чем спокойно думать, что вообще ничего не потеряла.

Мысли о сестре часто вторгаются в мой разум, и мне стыдно, что я стараюсь заглушить их работой, заботами и повседневными делами. Дело не в том, что я не хочу думать о ней. Наоборот, мне больно от этого. Моя сестра Дина родилась с врожденным пороком сердца. С самого первого дня мои родители знали, что она рано или поздно покинет нас. Они прожили с ней десять прекрасных лет, прежде чем она скончалась, но у меня было всего пять лет, и я, к сожалению, мало что о ней помню. У меня есть разрозненные воспоминания о том, как мама рассказывала мне о ней, делилась фотографиями и историями… но не помню ни голоса сестры, ни ее лица, ни улыбки. От этого становится еще больнее.

Помню, как мама и папа грустили, когда она умерла. Я помню кусочки похорон. Гроб моей сестры, ее опускание в землю, наши ежемесячные поездки на ее могилу, но не помню ее. Она живет на фотографиях и в историях, которые рассказывают о ней родители: о том, что она была доброй, любящей, дающей и принимала все то, что с ней должно было случиться, с благодарностью, от которой у них до сих пор перехватывает дыхание.

А теперь она помогает нам с мамой сблизиться благодаря этим ежемесячным поездкам. Она помогает моим родителям замечать моменты, когда они выходят из дома. Она сближает нас всех, хотя ее больше нет с нами.

Я до сих пор не могу не задаваться вопросом, как выглядела бы ее жизнь и какой была бы моя с ней. Ей было бы двадцать девять. Вышла бы она замуж? Имела бы собственных детей? Какая у нее была бы работа? От этих мыслей сердце замирает.

Моя мама начинает говорить с Диной тихим голосом, а я просто слушаю. Она рассказывает ей о папе, о том, как они переделывают кухню, о том, что результаты его анализов оказались лучше, чем ожидалось, — даже уровень холестерина снизился, поскольку он стал питаться правильно, а ей удалось заменить его вредные закуски на гораздо более полезные, хотя он и ворчит. Она шутит, что кто-то должен о нем заботиться.

Я не могу сдержать улыбку, когда она рассказывает о жизни, о том, чего не хватает моей сестре, хотя мама уверена, что она наблюдает за нами с небес. Я потягиваю кофе, наслаждаясь солнечным светом и думая о сестре. Какой совет дала бы мне старшая сестра по поводу Рико? Что бы она подумала о клубе «Ред» или о моих сомнительных чувствах к мужчине, к которому не имею права испытывать никаких чувств?

Сидя на траве и гадая, когда же придет мое собственное время, я думаю о сестре, которой меня лишила судьба, о своей жизни и о выборе, который только предстоит сделать. Шелест ветра в деревьях доносит до меня аромат мокрой травы и солнечного света, и я вдыхаю его, ощущая покой, как всегда, когда нахожусь здесь.

Мысли о сестре могут причинять боль, но это место умиротворяет, и я всегда чувствую себя здесь комфортно, даже если ухожу с тяжелым сердцем, потому что оставляю сестру позади. Я не чувствую необходимости разговаривать с Диной, как это делает мама, — не то чтобы считала, что к смерти и горю нужно относиться как-то по-иному, — мне просто нравится сидеть здесь и думать о ней, о том, какой могла быть ее жизнь, о том, что я потеряла, и о том, как меня успокаивает это место.

Считаю, мне повезло, что я родилась здоровой — это дар, которого не было у моей сестры, и поэтому еще больше благодарна ей. Мне бы хотелось, чтобы она была с нами подольше, чтобы она была здорова, чтобы мы могли быть друзьями. Но в основном думаю о нашем ритуале сегодня — приходить сюда раз в месяц с тех пор, как мы потеряли мою сестру. Кажется, это место никогда не изменится.

От возвышающихся деревьев до красивой, ухоженной травы и тишины — я могла бы приехать сюда даже десять или через пятьдесят лет, потому что, несмотря ни на что, это место доказало, что оно никогда не изменится. Я смотрю на маму, которая затихла и теперь сидит со слезами на глазах, пока солнце согревает влажную землю и вокруг нас поднимается туман. Я придвигаюсь к ней и обнимаю ее. Она прижимается ко мне, ее тело дрожит, и она тихо всхлипывает у меня на плече.

Не могу представить, как больно терять ребенка, и надеюсь, что мне никогда не придется столкнуться с муками, написанными на ее лице.

Через некоторое время мы возвращаемся к машине, словно все, что ей нужно было сказать, уже сказано. Мы молчим, садясь в машину, и мама на мгновение замирает, глядя в сторону последнего пристанища моей сестры. Знаю, что она чувствует боль и потерю, и позволяю ей насладиться несколько мгновений в этом шаре меланхолии, прежде чем вернуть ее обратно.

— Как папа справляется без своих запасов картофельных чипсов? — Мама смотрит на меня с улыбкой.

— Он не очень счастлив, скажу тебе. Но, по крайней мере, уровень холестерина снижается, и его анализы улучшились.

Мы, конечно, уже говорили об этом, но я не против, чтобы она пересказала мне хорошие новости, чтобы отвлечься от прошлого.

— А как дела в остальном?

Хотя я только что разговаривала с ним по телефону накануне вечером — и слышала все о том, как моя мать вцепилась в его закусочную жизнь, — я хочу вернуть ее в настоящее и к людям, которые ее любят.

— Ворчит, но этого следовало ожидать после изменения рациона. Он стал больше гулять.

— Может, он надумал завести собаку? — Это было мое предложение, чтобы он почаще выходил из дома и гулял. Если бы у него был питомец, за которым нужно было бы ухаживать, он бы точно проводил меньше времени в своем любимом кресле перед телевизором. К тому же знаю, что папа очень любит животных, но у него их не было с тех пор, как я была совсем маленькой.

Мамино лицо озаряется, она заводит двигатель и осторожно выезжает с парковки, одновременно отвечая мне.

— Мы уже говорили об этом. Мы пытаемся решить, хотим ли мы обратиться к заводчику или взять спасателя.

— О, конечно, берите спасателя. Это самые милые собаки, которых только можно встретить. — Я думаю о собаке моей лучшей подруги Келси. Она помесь немецкой овчарки с Пиренейской горной, и эта собака — самое милое животное, которое я когда-либо встречала в жизни.