Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика

Я отчетливо слышал шаги за спиной. Неровные. Эта разница была едва-едва заметна, но я давно научился различать. Абир-Тан. Он прихрамывал на левую ногу — старое ранение. И слегка приволакивал ее. Он подошел сзади и положил руку мне на плечо:

— Вымещаешь злость? Для этого есть Кьяра.

Я не повернулся:

— Убери руку. Здесь солдаты.

Абир-Тан подчинился беспрекословно, понимал, что на глазах подчиненных такое панибратство непозволительно:

— Простите, ваше превосходительство.

— Не перегибай.

Он встал рядом, вглядываясь в мишень, едва виднеющуюся в ночи:

— Ты всегда был лучшим. А меня уже зрение подводит.

— Врешь, — я вновь передернул затвор и протянул ему пистолет.

Абир-Тан усмехнулся, долго выцеливал, наконец, выстрелил. Почти. Может, и не врет. А, может, хочет мне угодить. Он вернул оружие:

— Из Каш-Омета прислали вина. Еще утром. Местное пойло никуда не годится. Поужинаем у меня? Мы еще не пили за твой приезд. Впрочем, — он небрежно махнул рукой, — с тобой пить…

— Вели накрывать.

Он лукаво улыбнулся:

— Уже, мой карнех.

Предусмотрительный засранец.

Его присутствие отвлекало, это было вовремя. Он всегда приходился вовремя, будто чуял. Всегда.

Мы поднялись в каюту Абир-Тана, уже полную аппетитных запахов. Его адъютант вытянулся на пороге, коснулся рукой плеча в приветственном жесте, склонил голову:

— Мой карнех. Мой полковник.

Абир-Тан проводил меня к накрытому столу, придержал стул. Кивнул мальчишке:

— Ты свободен до завтра, Катир.

Тот снова вытянулся:

— Честь имею.

Когда за мальчишкой закрылась дверь, Абир-Тан откупорил бутылку темного стекла, разлил в бокалы багровое содержимое. Повел носом, вдыхая пряный аромат:

— Не представляешь, как осточертела местная бурда!

Я усмехнулся:

— Осточертела — не пей.

— Хочешь похоронить меня в этой глуши и лишить вина? — Он приветственно поднял бокал: — Я рад твоему приезду.

Я скучал по его болтовне, но Абир-Тан всегда слишком любил приложиться к бутылке. Потому и застрял в полковничьем чине, хотя выслужился гораздо раньше меня. Это он должен был стать карнехом. Вино и девки — два его самых великих порока. И чем больше он дичал по отдаленным гарнизонам, тем сильнее они обнажались. Потому и распоясал солдат.

Я с наслаждением отхлебнул, чувствуя, как густая прохладная жидкость ласкает горло:

— Женщин отпустили?

— Что? — казалось, он не понял.

— Днем я велел отпустить пленных женщин.

Он нехотя кивнул:

— Да. Но солдаты не довольны.

— Солдаты всегда чем-то недовольны.

Он промолчал. Жадно осушил бокал, потянулся к блюду с жареным мясом. Посмотрел на меня, посерьезнев:

— Неужели ты все еще не передумал?

Я покачал головой. Абир-Тан казался озадаченным:

— Пожертвуешь таким наиром? Просто так? Не пользуясь?

Я кивнул.

— Когда? — он даже опустил занесенную вилку.

— Завтра.

Абир-Тан отставил тарелку. Какое-то время смотрел в сторону, будто собирался с мыслями:

— Боюсь, завтра не получится.

Я поднял голову, вглядываясь в его лицо. На лбу залегла глубокая поперечная морщина.

— Что это значит?

Тот помолчал, потер ляжки:

— Зорон-Ат еще неделю назад просил подписать путевку в Нар-Там. У него закончилось какое-то медицинское дерьмо.

— И?

— Он улетел еще утром.

Я молчал, чувствуя, как внутри закипает, скручивает. Отшвырнул вилку, поднялся:

— Какого черта? — Я обошел стол и тряхнул Абир-Тана за ворот: — Какого черта?

Он молчал, лишь шумно сопел.

— Какого черта ты берешься что-то подписывать, если я в гарнизоне? Зорон-Ат не рядовой!

Он не дергался, не хватал за руки. Знал, что получит по роже. По-дружески.

— Утром ты был занят. Я не счел это важным.

Я разжал пальцы, отстранился, чтобы впрямь не врезать:

— Вот потому ты вечный полковник. Потому что ты «не счел».

Абир-Тан, наконец, опомнился, встряхнулся, оправил китель:

— Ты сам говорил, что хочешь оставить девчонку.

— Теперь не хочу!

Я мерил каюту шагами, потер лицо:

— Когда он вернется?

— Через неделю. Он уже наверняка пересек границу и отрапортовался. Нет повода отзывать.  — Абир-Тан вновь тер ляжки, наполняя каюту отвратительным сухим шуршанием. — Остынь, Нор. Как друга прошу. Может, потом еще спасибо скажешь?

— Тебе?

Он молчал. Понимал, что виноват. Абир-Тан потянулся к бутылке, обновил вино в бокалах:

— Давай поужинаем, наконец. Стынет. Здесь хорошая оленина.

— Оленина?

Выпивка и жратва — единственное, что его сейчас интересовало. Особенно выпивка. Он больше не дожидался, снова осушил залпом бокал, снова налил:

— Знаешь, в чем твой порок? В горячности. Все равно, что выбить искру на пороховом складе.

— Отпустить сейчас Зорон-Ата — все равно, что планировать диверсию.

Абир-Тан вмиг посерьезнел, но уже слегка захмелел — широкое лицо пошло красными пятнами, особо контрастными у седых висков. Он всегда краснел уже с одного бокала.

— Ты, конечно, можешь расценить, как сочтешь нужным.  Ты мой карнех. Но попомни мои слова: завтра сделаешь, а послезавтра пожалеешь.

— Не тебе судить.

— Я старше. И, может, хоть немного практичнее.

— У… Семь гребаных лет добавили тебе мудрости? Но не сменили китель.

Он вновь опрокинул бокал, пропустив издевку. Китель его давно не волновал. Мне ничего не оставалось, как последовать его примеру и вернуться за стол.

Абир-Тан заметно приободрился, отрезал кусок жареной оленины и отправил в рот, активно работая мощной челюстью:

— Согласись, девка слишком хороша, чтобы спустить ее вот так. Как в сортир.

— Зорон-Ат в этот раз дает хорошие шансы.

— Ты еще веришь этому жирному ланцетнику? Зорон-Ат всегда что-то дает. И в прошлый раз, и в позапрошлый. И в любой другой. Им движет научный интерес, ничего больше. Он привык с малолетства резать жаб и смотреть, что внутри. Не одна, так другая. Что жаба, что девка с битым геном. Но тех было не жалко, они были пустые.

— Пытаешься оправдаться? — я тоже отрезал кусок и отправил в рот.

Чертова дрянь вычерпала меня так, что я чувствовал дикий голод, будто не ел пару суток. Оленина, впрямь, оказалась недурна, и выступивший на языке мясной сок на какое-то время принес удовлетворение.

— Предостерегаю.

— Я не просил.

Какое-то время мы ели в полном молчании. Абир-Тан яростно налегал на вино и с каждым бокалом приободрялся:

— Ты расходуешь эфир при каждой перегонке. Толстяк сам говорил. Туда-сюда. Капля за каплей. В один прекрасный момент ты угробишь не только донорское тело, но и благородную Этери. От нее ничего не останется.

— Я клялся архону.

— Только это тобой и движет.

— Придержи язык.

Он отложил вилку, подался вперед:

— Дождись Зорон-Ата и поговори с ним еще раз. Пусть высчитает точные цифры. Я бы тоже послушал — он складно врет… Давай начистоту. Ведь мы оба знаем, что все это закончится ничем.

— Не каркай.

— Ладно… — Абир-Тан поднял руки, демонстрируя открытые ладони, будто сдавался. Но жесты уже были развязными. — Но ты и сам все усложняешь. Судя по всему, она у тебя так и остается девственницей. Лишние риски… Не хочешь сам — отдай ее мне. Со мной у нее ничего не выйдет, я не так чувствителен к наиру.

Его красное лицо лоснилось. Он даже улыбнулся в предвкушении. А мои руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Либо я — либо никто. Ты забываешь, для чего предназначено это тело.

Абир-Тан расхохотался. Крепкое вино из Каш-Омета делало свое дело. Он вылакал всю бутылку. Уже охмелел настолько, что начал заплетаться язык:

— Не слишком верится, что причина только в этом. Нет ничего естественнее, чем хотеть… красивую девку — я тебя понимаю, как никто. Но ты усложняешь даже здесь.

— Я не желаю видеть ее.

— Не верю. — Он вновь приложился к вину: — Не желаешь видеть — значит, признаешься, что она уделала тебя. Прости, но так и есть, — он причмокнул и развел руками.