Роузи Кукла - Кадеточка
— Вот я слушаю и удивляюсь нам, женщинам. И какие же мы бываем. Чистые и обворожительные, беспредельно честны в поисках их внимания, а потом, коварные и изворотливые, когда речь заходит об этих самых отношениях глубоких с мужчинами. Вот когда ты мне о нем говорила, я просто сгорала от ощущений блаженства и того, что это ты с ним смогла и испытала. Тебя слушала и таяла. Вот, думаю, какая глубокая, целостная натура женщина. А потом, когда речь зашла о Котяре, то я просто удивилась. Как же так можно! От такого великого, можно сказать глубокого женского счастья, что у тебя было и до такого смешного, как лечь с Котярой? Вот скажи мне, где же наше истинное лицо? Где мы сами? Или же мы многолики? Выходит, что когда нам надо этого от мужчины, то мы можем и так. Мы становимся изворотливыми, лживыми и многоликими. Как же все это в нас помещается и уживается? Как же при этом мы все хотим от них, чистого, светлого, идеального? Так поступаем, мягко говоря, не честно, а ждем от них, этой заоблачной и бескорыстной любви, словно любви божественной, любви с нами, ангелами? Ну, что ты молчишь?
— А ты, что? Ах, да ты уже спишь?
Вот и рассуждаю. Выходит, я для самой себя все говорила. Но это хорошо. Мозги мои промыло и сердце очистилось. А вот то, что мы такие, так это точно! По крайней мере, я такая! А вот какие вы, не берусь судить. Сами решайте.
Часть вторая. Мой мальчик
Глава 8. Что же ты хочешь, Принцесса?
Вода проложила небольшое и каменистое ложе в отроге горной вершины, к которой мы уже целый час поднимаемся по камням и бредем по ели приметной тропе. Вода, чистая и звенящая перекатываясь по белым от известковых отложений камням, шумит и весело сбегает вниз по этой небольшой и безымянной горной долине.
Мальчики наши в отпуске, я на каникулах, Инна отпросилась, как–то подменилась на своих дежурствах по госпиталю. Потом, мы собрались и ушли в поход, в горы.
Наконец–то я слышу от Володьки, привал.
Мне с непривычки тяжело дается этот переход по маршруту. А, может оттого, что накануне мы с Жоркой все никак не могли уснуть и целовались в палатке нежно, долго почти всю ночь напролет. С нами в одной палатке была Амадо. Так ее звали почему–то. Эту болезненную на вид и худенькую девочку, почти мальчика по своему строению и физическому развитию. Ее и сестру Ольку навязала нам сменщица Инги, иначе сказала я не смогу подменить, потому они с нами. Амадо младше и в нашей палатке, а Олька постарше и вместе с Ингой и Володькой. Вот так и разместились и уже вторую ночь проводили в одной палатке. Мы так увлеклись, что совсем забыли о нашей соседке Амадо, а потом вдруг я слышу ее сонный и недовольный немного писклявый, детский голосок.
— Ну, сколько же можно? Дайте же мне поспать, наконец!
Ночь. Палатка. Что–то шепчет, переливает горный ручей. Тишина и только Володька в соседней палатке негромко и нежно читает стихи ей, моей сестре. Я слушаю, сердце мое замирает и что–то так волнует меня, что я не могу спать и жду от моего Жоры того же, о чем эти стихи. Жора рядом, обнял и лежит, не спит. Нам так хорошо! Потом и Володя, и все умолкает.
Мы опять с Жорой целуемся, и все повторяется снова.
— Господи! Да сколько же можно? — Опять недовольно ворчит и ворочается Амадо. — Вы или заканчивайте или вылезайте и не мешайте. Тоже мне, полуночники
влюбленные!
Я прижимаюсь к Жоркиной груди и тихо хихикаю. Чувствую, по колебанию груди, что и он смеется неслышно. А потом тянет меня за собой и лезет к выходу из палатки. Я за ним. А то, как же? Ведь мне без него уже никак нельзя и нас словно неведомой силой тянет вместе выйти в ночь и под звезды. Вылезли тихо, он ждет, а потом мы тихонечко и на цыпочках. Отходим.
— Жора! Жорочка! Как хорошо! Боже, а звезд сколько!
Небо усыпано тысячами звезд и я замираю, мне кажется, что от этого звездного света все, как будто словно днем, озаряется ими в причудливом свете. Рядом, в темноте, за темным обводом палатки тихонечко журчит ручей, а еще ближе, родное и такое любимое плечо Жорки. От него чуть пахнет дымком костра и тем необъяснимым и волнительным, но его запахом, от которого у меня словно замирает сердце, когда я его вдыхаю, уткнувшись в его грудь.
Мне на душе так хорошо, что хочется прыгать, скакать, орать во все горло. Но все уже наши ребята утихомирились и спят, или делают вид, что спят. Хотя, спят, наверное, уже, так как натопались с рюкзаками за спинами. Я тоже страшенно устала, но меня охватило такое состояние, словно я в полудреме какой–то, словно во сне, но это с одной стороны, а с другой я все жду и жду чего–то от наших поцелуев и все никак не могу остановиться.
Кто бы подумал, что я, такая правильная и строгая во всем, что касалось всегда отношений с мальчиками, так сама буду во всем, нарушать свои же принципы. А еще, я совсем не раскаиваюсь в том, что делаю сейчас с ним, наоборот, мне все время хочется этого с ним и я, как дурнушка лезу и лезу к нему с поцелуями, со своими распухшими и покусанными губами. Каждый раз, когда я касаюсь его губ во мне что–то звериное, шевелится и просыпается, словно я тигрица какая–то. И пока я прижимаюсь к его горячим и плотным губам у меня внутри, что–то волнующее поднимается, обдавая тело тревожной и теплой волной, увлекая сознание куда–то вглубь в тьму–тьмущую, ощущений неожиданных и тянущих за самое живое, что есть во мне от женщины. Я и пугаюсь этого, и хочу опять ощущать все, а сознание то подключается и пробует донести до меня, чтобы я не увлекалась, остерегалась чего–то, и как только я с ним соглашаюсь, новая волна от поцелуя сметает, отбрасывает все сомнения, и я опять жду, хочу все сначала. Эти желания, как наркотики, правда, которых я никогда не употребляла, но так их действие представляла и сравнивала себя. Я становлюсь наркоманкой поцелуев, ощущений его рук, крепкого, сильного тела. Я становлюсь кошкой, которая ждет угощений его губ, изгибаясь, растворяясь в его объятиях, ощущениях его прикосновений.
— Идем! Идем дальше. Ребята услышат. — И мы, взявшись за руки, осторожно идем вдоль горной реки, по ели различимой тропе, спотыкаясь о ветки и камни. Но в ушах только шум воды на перекатах.
Мое сердце колотится, и я жду от него чего–то такого, необычного, что так непонятно и так волнует, что я чувствую, что голос мой выдает меня.
— Жора! Жорочка! — Обнимаю его.
Руки и ноги трясутся. Тянусь к его лицу, что более светлым пятном и обжигаюсь его дыханием. Поцелуй. Еще и еще. Нервная дрожь. Его рука скользит, замирает секунду, и вот я уже ощущаю ее, прохладную, крепкую под своим толстым и колючим свитером. Его ладонь мягко и медленно поднимается, рука следом задирает край свитера. Я жду. Напряглась так, что слышу, как звенит тишина. Потом прикосновение к груди. Легкое, но у меня все сразу, же кружится, и я хочу еще, но ноги не держат. Сажусь, ускользая из–под руки, он рядом садится. Обнимает, ищет губы, целует. Что–то шепчет, чего я не слышу, так как жду, жду его рук, прикосновений, объятий. В голове проносятся мысли.
