Хранитель ядов (СИ) - Карпо Катти

– Да. Там и будешь возиться со своими смесями. И, Эксель, – женщина лукаво ухмыльнулась, – мы ждем навар.

– Конечно, конечно. – Я едва сдерживалась, чтобы не запрыгать от радости. У меня наконец-то будет свое собственное помещение для работы! Да еще совсем рядом с потенциальными покупателями! Еще чуть-чуть и мой запертый на замок ящичек в столе пополнится звенящими золотыми хрипами. Я смогу уехать и этим сумею заставить отца уважать своего более преданного ребенка. Без сомнения, не пройдет и месяца, и он назначит преемником Эстера.

Пока Руара гремела банками в другом конце лавки, я, раздуваясь от гордости, скручивала в комочки душистые травы и передавала их попеременно то Матильде, то Дакоту, которые, в свою очередь, рассовывали их по мешочкам. От обоих исходила темная аура, и сложно было определить, кто зол больше.

– Радуешься, неженка? – пропыхтела Матильда, воротя нос от комочков из трав и небрежно запихивая их в мешочек. – Все-то у тебя гладенько, все прилизано, все просчитано.

– Радуюсь, – подтвердила я, не утруждая себя дальнейшим обменом любезностей с сердитой прелестницей.

– Противная она, да, Дакот? – Матильда бросила на прилавок смятые в лепешку комочки и скользнула за спину юноши. Он сидел на стуле, и, воспользовавшись этим небольшим преимуществом в росте, она налетела на него сзади, как хищная птица, прижалась губами к уху и запустила руки в ворот его рубахи. – Ледяная и неуютная. А я такая теплая и, – она потерлась грудью о его плечо, – мягкая.

Я прекратила скручивать травы и, прищурившись, смотрела, как руки Матильды скользят под рубашкой Дакота. Плавно, будто подгоняемые ветром бумажные кораблики по водной глади. Или словно корни ожившего дерева под поверхностью земли. Или – черви-паразиты под кожей.

Встретившись со мной взглядом, Дакот скривил губы, как делал это в детстве, если вдруг я отказывалась играть в предложенную игру. Видимо, того, что он ожидал, на моем лице так и не отразилось.

Увлекшаяся процессом Матильда не заметила перемен в настроениях, а потому гигантский спрессованный клубок из раздражающих ее обоняние трав, сунутых ей под нос, стал для нее полной неожиданностью. Охнув, она закашлялась и кинулась прочь от нас, на выходе едва не сбив с ног Сантьяго.

– Ого, как разбежалась-то, – изумился мужчина.

– Что? Опять отлынивает? Чертовка! – в сердцах выкрикнула Руара, выходя навстречу супругу. – Привязать ее к стойке. Может, за ум возьмется.

– Сомневаюсь. – Сантьяго добродушно осклабился и, заметив Дакота, оживился. – Ты-то мне и нужен, парень. Поможешь с ящиками? С полсотни надо в погреб перетаскать.

– Конечно. – Дакот поднялся, но прежде чем уйти, привалился к стойке и небрежно взлохматил мне волосы. – А с тобой мы еще поговорим.

Многообещающе. Желает поговорить – уже хорошо.

Полчаса я в одиночку занималась лишь смесью для чая, упиваясь радужными фантазиями о будущих удачных продажах, об успехе и о новых открытиях. В моем воображении возмужавший Эстер гордо рассказывал мне о том, как замечательно складываются его отношения с отцом и как он им гордится. Идеальные мечты не совсем идеальной леди.

Дверной колокольчик, обычно заливающийся энергичным перезвоном, истошно звякнул и резко смолк, словно боясь радоваться вновь прибывшему.

По полу покатились уроненные коробки с чаем. Руара медленно отступила от гостя.

– Господин… господин Сильва?

– Отец?

Первый раз за мою недолгую жизнь я видела отца таким обеспокоенным. Первый раз? Забавно. Сегодняшний день принес с собой столько открытий. Как много всего мне пришлось увидеть, услышать и прочувствовать в первый раз. Новые знания. Новыедля меня. Значит, я все еще продолжаю быть неполноценной.

Мешочки, аккуратно подвязанные ажурными ленточками, посыпались вниз тяжелым градом. Я продолжала удерживать в кулаке комочек травы, пока отец, до боли вцепившись в запястье, тащил меня к выходу – мимо вычищенных до блеска полок Руары, мимо ящиков, банок, мешков, ставших для меня привычным антуражем в той же мере, что и роскошная обстановка моей комнаты в особняке.

«Что-то случилось?» – вопрос, который, возможно, застрял в глотке или запутался в языке, потому что так и не был задан вслух. Он был бессмысленным изначально, ведь человек не станет пересекать территорию жилого селения, прижимаясь к стенам, словно какой-то вор, и заглядывать в каждую темную нишу и за каждый угол, будто ожидая увидеть там толпу неведомых опасных тварей, если пребывает в здравом уме. А Роберта Сильва никому никогда и в голову не пришло бы назвать сумасшедшим.

Снаружи нас ожидала открытая повозка. Что странно, это был не роскошный экипаж отца, на котором он с комфортом ездил до соседних селений, а старая потрепанная повозка, даже просто стоя на месте издававшая поскрипывания. И где же его любимцы – караковые жеребцы? Я знала всех отцовских лошадей, потому что каждое из этих животных хоть раз да пробовало раздавить копытами мою голову. В повозку же был впряжен незнакомый мне гнедой конь.

Возницу я узнала. Наш конюх Тори обеспокоено проследил за тем, как мы забираемся в повозку, и, подражая отцу, повертел головой, оценивая обстановку.

Да что происходит?

Повозка тронулась. А мой лимит доверия исчерпал себя.

– Отец!

Вздрогнув, он наконец обратил свой взор ко мне.

– Эксель. – Отец положил руку поверх моей, чего ранее никогда не делал. Проявление нежности – это награда. А награду нужно заслужить успехами в обучении. – Мы ненадолго уедем отсюда.

– Уедем? Но…

– Твои вещи собраны.

Я уставилась на саквояж в ногах, на который указал мне отец. Взяли и собрали вещи без моего ведома?

– Куда мы едем?

– Эксель, – руки отца опустились на мои плечи, – доверие. Доверие, Эксель.

Безмолвный договор о доверии. Да, я должна его соблюдать. Должна послушно следовать отцовской воле. Вот только…

– Мы двигаемся в противоположную от особняка сторону. – Я встала с сиденья, опасно кренясь то в одну, то в другую сторону.

– Вернись на место! – Отец начал хватать меня за правую руку, желая усадить обратно.

Повозка подскакивала на неровной дороге. Я смотрела, как удаляются дома селения, а за ним – и наш особняк. Ветер бил мне в спину, словно ревнивая супруга, дергая волосы в разные стороны.

– Где Эстер?

– Доверие… – прохрипел отец.

– Где Эстер?

– Эксель!

Я ощутила, как в глубинах сухой почвы моего сознания просыпается обжигающе ледяное спокойствие. «Невозмутимость Мертвеца» – так называл это состояние Дакот, – представляла собой мрачный сгусток из хладнокровной апатичности и равнодушного самообладания, полностью отграничивающий мой разум от таких сдерживающих факторов, как страх, голос рассудка и инстинкт самосохранения. Именно Невозмутимость Мертвеца пригвоздила меня к месту, когда будучи семилетним первооткрывателем, я вывела из себя жеребца, принадлежащего Руаре и Сантьяго, и тот встал на дыбы. Или когда устраивалась на осыпающемся краю обрыва и тянулась вперед всем телом, рассматривая дно. Или когда добавляла дымящееся нечто в колбу с исходящей паром примесью.

«Дурная! Убиться хочешь?! – кричал на меня Дакот и немедленно спасал от очередной, по его мнению, глупости. Не стоит и говорить, что он ненавидел это мое состояние. – Порой кажется, что ты готова на все…»

Чушь. Отец не стал бы лепить из меня преемника, если бы я не обладала здравомыслием. Правда?

– Где Эстер? – Я встала на самом краю. За моей спиной шуршали камни, сбитые колесами повозки. Шаг назад – и полет спиной вперед.

– Постой! – Лицо отца побелело. Он вскочил. Повозку тряхнуло, отец неуклюже завалился на сиденье. – До… доверие… доверие, Эксель!

А я будто к месту приросла. Волосы, подол платья жили свое собственной жизнью, повинуясь забавам ветра.

– Тори, останови повозку, – приказала я.

Конюх оглянулся на меня и сжался, видимо, уже неоднократно пожалев о том, что согласился поработать возничим.