Вадим Смиян - Месма
- Вот так неожиданность! – воскликнул Гущин. – Похоже, у тебя сегодня гости, а, фотограф? Я бы подумал, что барышня заявилась к тебе, однако на вечерние и ночные свидания мальчиков с собой обычно не берут – не так ли?
- Черт побери! - воскликнул Прохор Михайлович, уже оправившийся от шока. – Да что же вы себе позволяете? Кажется, вы не у себя дома! Вы получили что хотели – так пожалуйте к выходу! Кто ко мне приходит по вечерам – вас совершенно не касается. Дверь на улицу вон там – туда и прошу!..
- Минуточку, - зловеще произнес офицер. – К двери мы всегда успеем. А пока мне крайне интересно, зачем ты мне врал, фотограф…
- Вы что, ослепли, лейтенант? – отвечал Прохор Михайлович. – Видите, ко мне пришла женщина! Или я должен был вам доложить о ее приходе? Вы в своем уме? Немедленно уходите!
По тому, как прищурились холодные глаза офицера и как плотно сжались его
тонкие губы, можно было легко предвидеть, что просто так он не уйдет.
- Да ты не торопись, фотограф! – едко заметил он. – С чего это ты так разнервничался? Вон даже испарина на лбу появилась! Не надо волноваться – ничего страшного не происходит. Просто надо выяснить кое-что… А ну, боец, иди-ка сюда!
И он, резко схватив мальчика за руку, буквально выдернул его с лестницы на порог фотографической комнаты. Стоявшая за ним женщина просто была вынуждена его выпустить из своих рук.
- Отвечай мне быстро: как тебя зовут? – резко спросил Гущин.
- Меня?..Миха! – растерянно ответил подросток. – Он был явно напуган грозным видом боевого офицера в полной военной форме и с кобурой на ремне.
- Очень хорошо, Миха, - сказал лейтенант. – Сколько лет?
- Десять.
- Так… А скажи, Миха: ты знаешь этих вот людей?
- Дяденьку не знаю… А тетю знаю! Это тетя Августа…
- Августа… - Гущин подозрительно взглянул на женщину. – Интересное имя! Явно не наше – буржуйское какое-то имя! И давно ты знаешь тетю Августу?
- Сегодня… - мальчик запнулся.
- Ты с ней познакомился только сегодня? – удивился Гущин. – Где и как?
- На улице… - мальчик стыдливо опустил глаза. – Мамка у меня заболела… на работу ходить не может…Дома больная лежит, а у меня еще две сестренки младшие! Голодные, есть просят… папку на фронте немцы убили! Мы в Боровцах живем – деревня такая тут неподалеку! Ну, я в город и пришел – думал, чего поесть найти, мамке и сестренкам принести! Стал на улицах просить – может, хлеба кто подаст. А на улице тетя Августа ко мне подошла, со мной поговорила… К себе позвала – обещала пирожков дать. Ну, я с ней и пошел…
- Пирожков, значит, обещала дать? – Гущин поднял свои пронизывающие глаза на женщину.
- Что же вы прицепились-то к ребенку? – негодующе воскликнула Августа. – Правду он вам говорит, все как на духу! Шла я по улице, смотрю – мальчик есть у прохожих просит! Все отворачиваются, отмахиваются, а иные и огрызаются, что твои собаки! Жалко мне его стало; подошла к нему, поговорила, к себе позвала. Помыла его, причесала, покормить хотела, а потом – гляжу, мальчик-то уж больно симпатичный! А у нас наверху фотоателье вот есть, да мастер знакомый, Прохор Михайлович, вот и решила я его сфотографировать! Потому и пришли… а тут вы! Налетели на ребенка коршуном, перепугали его до полусмерти… Чего вы от него хотите?
Гущин пристально и очень внимательно поглядел на женщину. Говорила она весьма складно да ладно, и все вроде бы правильно выходило. Да и глаза у нее были прямо волшебные – будто втягивали его в себя, завораживали… глядеть бы в них да не наглядеться! А сама-то - красавица каких поискать… В такой-то захолустной дыре, да такая дивная женщина! Эх, кабы не война!..Да не невеста… Впрочем, у нее, небось, тоже муж на фронте… Да неужто она с этим старым хмырем-фотографом путается?
И Гущин ощутил в глубине души даже нечто вроде зависти к этому пожилому фотомастеру! Зависть от того, что живет вот этот невзрачный фотограф под одной крышей с такой невероятной красавицей, даже пусть и просто по-соседски живет, однако – может видеть ее каждый день, голос ее чарующий слышать, да в эти глаза волшебные смотреть… Гущин невольно отвел взгляд от этих глаз, словно затягивающих его в глубокий черный омут. Усилием воли он прогнал от себя все эти неправедные и несвоевременные мысли. Не до того сейчас. Война...
- А ты на меня не напирай, краса ненаглядная, - сказал Гущин со зловещей усмешкой. – С тобой тоже разберемся, когда черед придет! Пока я вот с парнишкой разговариваю, не с тобой…
Лейтенант пребывал в настороженном ожидании: как будто все выглядело довольно логично и благопристойно; однако смутные сомнения не покидали его.
Что-то здесь было не так… От его опытного взора не ускользнуло то, что женщина и фотограф обменялись мимолетными понимающими взглядами во время его беседы с Михой. Всего на секунду… на долю секунды! Но он сразу этот мгновенный обмен взглядами заметил. Не зря ведь его, боевого офицера, всегда неустанно учили бдительности! И – ему стало ясно: эти двое не просто соседи. Между ними – сговор. И похоже на то, что Михе в их сговоре отведена едва ли не основная роль, и сам он, конечно, об этом не подозревает…
Он снова обратился к мальчику:
- А теперь внимание, боец… Одежда на тебе чья?
- Тетя Августа дала… после мытья, - отвечал Миха.
- Она тебе нравится, лучше, чем твоя была?
- Лучше…
- Вот и хорошо! Теперь слушай мою команду: вон видишь – дверь на улицу? Ноги в руки и – тикать отсюда! Быстро, понял? Бегом – к мамке, да сестренкам, и нигде не задерживаться! Мамка твоя места себе не находит, что сыночка нет, а он, вишь, по чужим людям шляется! Быстро – чтоб я тебя тут больше не видел!
Глаза Михи широко округлились от изумления, он готов был заплакать.
Мальчишка поднял на Гущина умоляющий взгляд.
- Ну как же так, дяденька офицер? – спросил он плаксиво. – Тетя Августа пирожков обещала дать… Что ж я мамке больной да сестренкам-то принесу?
Лейтенант сурово посмотрел на мальчика сверху вниз и хмуро заметил:
- Нет для тебя пирожков здесь, сынок! Обманули тебя, Миха…
- Как обманули? Почему обманули?..
- А вот так! А потому – к мамке бегом! Не выздоровеет твоя мамка, коли с тобой что случится. Беги, боец, птицей лети! Домой, только домой… ночь на дворе, и так лишь за полночь успеешь. И никогда больше добрых теть и дядь не слушай, понял? Среди них могут оказаться слишком уж добрые…
Что-то в голосе офицера показалось Михе очень серьезным – таким, к чему не прислушаться было никак нельзя. Да ведь – офицер все-таки, он знает, что говорит. Миха вытер выступившие было слезы и послушно направился к двери.
