Натиг Расулзаде - Слияние
Вслед ему из парадного послышалась новая порция блеяния, но теперь оно было уже хоровым: к голосу солиста присоединилось еще несколько таких же примерно кошмарных голосов, среди которых выделялись победные нотки Самира. Эмин придержал шаг, ему вдруг захотелось вернуться, начать драку заново и по-настоящему, чтобы не оставлять этого подонка победителем, но… подумал, махнул рукой — даже драться не хотелось, такая вдруг овладела всем его существом апатия.
— Встретил девушку я,
— Как красива она,
— Высока и стройна, словно тополь.
— Только денег тогда
— Не достал я, друзья,
— И сказала мне девушка:
— Топай!
Догоняло его хоровое пение.
Возле школы никого из ребят не было. Он слонялся, не находя себе места, непонятно было ему самому — чего он искал, чего хотел, если не хотел в эту минуту никакого общения… Двери в школу были распахнуты, и хромого придурка-сторожа, молодого человека лет тридцати, вечно стрелявшего сигареты у школьников и взамен рассказывавшего им неприличные и несмешные анекдоты, не было на месте. Самир вошел в просторный запущенный холл школы, который давно, как и всю школу следовало ремонтировать, прошел по обветшалому коридору первого этажа мимо дверей в классы, прислушиваясь, не зная еще точно, что хочет услышать… но её голос он мог бы узнать сквозь десяток дверей. Он постоял возле кабинета математики, прислушиваясь, но тут неожиданно посреди урока она вышла из класса. Нина Семеновна. И увидела его, прилипшего к двери.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она его.
Он посмотрел ей в глаза, голубые с поволокой, губы надутые, будто у обиженного ребенка, спокойное лицо, две легкие морщинки на лбу. Вдруг дикая мысль пришла в голову — а что если поцеловать её? — и Нина Семеновна, заметив сумасшедшие искорки в его взгляде, немного отступила назад.
— Я хотел услышать ваш голос, — тихо признался он. — Но повезло: увидел вас.
Он сам удивлялся своей смелости и было такое ощущение, будто и не он это вовсе, будто со стороны наблюдает за кем-то очень на него, Эмина похожим.
— Эмин, — тоже тихо проговорила она.
Ему показалось, что в голосе её проскользнули нотки нежности. Скорее он убедить себя хотел, хотел верить в это.
Но она продолжила, очень сухо и холодно:
— Перестань дурачиться. Ты же умный парень… Что у тебя с глазом? Покажи… Опять подрался?.. Иди, иди домой.
— Вы называете это дурачиться? Вы мне ночами снитесь.
— Ты с ума сошел! Уходи сейчас же. Ты… — она вдруг замолчала.
— Что я?
— Ты — я замечаю — в последнее время стал очень нахальным. На себя не похож.
— Нет, — сказал он. — Это не нахальство. Я… я…
— Замолчи, — сказала она. — Молчи. Я должна вернуться в класс.
— А зачем вы выходили?
— Ах, да!.. Мне на минуту в учительскую… — сказала она растерянно, будто отчитываясь перед ним, но тут же почувствовала, что взяла неверный тон, с каждым мигом все больше теряясь и злясь на себя за это.
— Я подожду вас? — сказал он.
— Нет, нет, уходи!.. Сейчас же…
Вдруг он, не сознавая, что делает, схватил её за руку.
— Отпусти. Сейчас же! — еле слышно проговорила она, испуганно оглядывая пустой коридор. — Сумасшедший. Увидят.
— Никого нет, — спокойно сказал он.
Странное дело: чем больше волновалась и терялась она, тем более уверенно чувствовал себя он.
Она не могла поверить в происходящее, чтобы мальчишка, юнец мог так нагло, так вызывающе вести себя с ней, с учительницей, гораздо старше него. Это происходило с ней впервые. Она была оглушена его откровенностью, старалась вернуть ту реальность, которой управляла в классе всего лишь минуту назад, не веря в реальность происходящего.
— Я влюбился в вас, — сказал он, все еще не отпуская её руки.
— Почему? Ну почему в меня? У меня и без тебя проблем хватает.
— А в кого?
— Ну, влюбись в какую-нибудь кинозвезду, и пусть она тебе снится. Вот девочки в вашем классе коллекционируют фотографии кинозвезд. Руку отпусти, говорю! Влюбись в Джину Лоллобриджиду…
— Нет, её уже любит один придурок из нашего класса. Я вас буду любить и видеть во сне.
Наконец она с трудом вырвала свою руку из его цепких пальцев.
— А почему нельзя вас любить? Что, математичек не любят? Вы же не замужем…
Тут она задохнулась от возмущения и готова была влепить ему пощечину, но вовремя сдержалась, вспомнив, где находится.
— Нахал! Наглец, наглец!
— Ну и что? — пожал он плечами. — Что наглец не человек? У него, что, сердца нет? Он влюбиться не может?
Она странно посмотрела на него, впервые в своей не очень-то долгой учительской практике ей встречался такой, такой… она не могла найти слов… такой случай. Его наглость была потрясающей, беспрецедентной. И сгоряча не находя возражений, с чувством сожаления вынужденная оставить за ним последнее слово, она, повернувшись, торопливо зашагала, почти побежала к учительской. Но с пол дороги оглянувшись и заметив, что он по прежнему стоит в коридоре и не уходит, глядя ей вслед, а коридор по прежнему пуст, она вдруг решительно повернула обратно, видимо взяв себя в руки; таким же торопливым шагом подошла к нему почти вплотную, показывая, что не боится его и его фокусов, посмотрела ему в глаза. Он не отвел взгляда.
— Вот что, — сказала она, будто вспомнив что-то очень важное. — Если ты не прекратишь этот свой идиотизм, я пожалуюсь директору, что ты пристаешь ко мне. Он вызовет твоих родителей, и тебя исключат из школы.
— Вы этого не сделаете.
— Еще как сделаю. Мне важна моя репутация. Я десять лет преподаю в этой школе и еще ни разу…
— Вы этого не сделаете.
— Сделаю.
— Не сделаете.
— Сделаю.
— Не сделаете.
— Хорошо. Не сделаю. Но ты должен обещать мне…
— Я вас люблю, это понятно?
— Это невозможно, — она задыхалась от возмущения. — Я вдвое старше тебя.
— Ну и что?
— Ну и что?.. Ты вообще что-то соображаешь?!
— Что-то соображаю.
— Да, я не была замужем, у меня нет семьи, и никогда не было мужа, но это не означает, что такой мальчишка, как ты…
— Означает, — сказал он.
— Уйди! — сказала она уже громко, не сдерживаясь. — Уйди, не то я закричу!..
Он посмотрел на её побледневшее лицо, перепугался и быстро, чтобы не раздражать её еще больше, зашагал по коридору к лестнице.
Весь этот день до отхода ко сну он был в таком удрученном состоянии, что даже отец и старший брат, вернувшись с работы усталые и, обычно, мало что замечавшие, увидев его осунувшееся лицо, невыразимо грустный взгляд, поинтересовались:
