Ночная смена (ЛП) - Краун Энни

— Черт.

Я чувствую, как горят щеки. Затем, поскольку я склонна к излишней откровенности, говорю:

— Легко так много читать, когда ты застенчивый ребенок. На самом деле, у меня не было друзей до окончания средней школы. И даже тогда в основном ими становились люди, с которыми я сидела рядом в классе. Книги всегда были важной частью моей личной и социальной жизни.

Винсент наклоняет голову.

— Не говори, что ты ещё и пишешь?

— Пытаюсь. У меня это получается не так хорошо, как хотелось бы. Но в этом семестре я записалась на мастер-класс по творческому письму, так что скрестим пальцы и будем молиться, что это поможет. Профессор замечательный. Он написал около двадцати пяти научно-фантастических романов, так что не слишком зациклен на жанровой фантастике, что я ценю. Иногда трудно быть увлеченным любовным романом в море академических кругов и укоренившегося женоненавистничества, которое наводит на мысль, что жанр каким-то образом менее важен и менее достоин похвалы, чем художественная литература.

Винсент кивает.

— Большинство преподавателей английского языка в этой школе — чопорные белые парни, вроде старого доброго Ричарда или здесь хорошее сочетание женщин и небелых преподавателей? Я мало что знаю о Клементе, кроме своей специальности.

— На самом деле, на кафедре много молодых женщин. И по крайней мере треть профессоров, которые у меня были, открытые ЛГБТК+.

Затем, вопреки здравому смыслу, я спрашиваю:

— А какая у тебя специальность?

— Биология человека.

Я морщу нос.

— Ой, фу.

— Я же говорил. Английский никогда не был моим коньком.

— Подожди минутку. Я думала, ты ненавидишь запоминание. Разве в биологии не все к нему сводится?

Он пожимает плечами.

— Это запоминается лучше, чем поэзия. Материал имеет больше смысла — может быть, потому, что я играю в баскетбол с семи или восьми лет, поэтому всегда много думал о человеческой анатомии и то, как устроены тела.

Я тоже много думаю о том, как устроены тела.

Я качаю головой.

— Ты ботаник.

Винсент запрокидывает голову и издает удивленный лающий смешок. Это звучит восхитительно.

— Что? Тебя не волнует митоз?

— Я бы лучше пошла на занятия к Ричарду, мать его, Уилсону.

Винсент снова смеется и я так горжусь собой за то, что вытянула из него этот звук, что приходится сжать губы, пытаясь сдержать самодовольную улыбку. Я ерзаю на стуле, сначала скрещивая, а затем сгибая ноги. Взгляд Винсента опускается и останавливается на моих обнаженных бедрах — на правом теперь красуется большой розовый овал, где оно было зажато под левым, — и смех застревает у Винсента в горле.

Когда его глаза снова встречаются с моими, в них горит любопытство и я чувствую, что тот может преодолеть дистанцию, установленную между нами.

— Может быть, я смогу как-нибудь поучить тебя, — предлагает он. — Знаешь, взамен.

Жар в его глазах говорит о том, что наши головы находятся в сточной канаве.

Это одновременно волнующее и пугающее осознание, что, возможно, я не совсем одинока в своей жажде. Потому что, держу пари, более опытная девушка поняла бы, что означают все эти дразнящие улыбки и намеки. Что, если Винсент флиртует со всеми: с баристами, профессорами, однокурсниками в лабораториях, а я просто девушка, все переосмысливающая и у которой тяжелый случай синдрома главной героини?

Улыбка сползает с лица. Я снова одергиваю подол шорт и заправляю волосы за уши. Винсент замечает, что я отстраняюсь. Между его бровями снова появляется эта маленькая морщинка.

— Есть еще какие-нибудь стихи, которые тебе нужно перечитать? — спрашиваю я. — Мне нужно много почитать перед уроком, так что, если мы закончили…

Винсент пристально смотрит на меня. Жар оценивающего взгляда заставляет поежиться, но затем шов джинсовых шорт натирает именно то место, где нужно, и я вспоминаю, что мне слишком понравилось его небольшое чтение стихов.

— Ну что? — требую я.

— Ничего, — затем, как будто это запоздалая мысль, он шепчет: — Ты хорошо выглядишь, Кендалл.

Из меня вырывается испуганный смешок.

— О, отвали.

— Нет, я серьезно, — говорит он. — Приятно видеть тебя средь бела дня.

Жаль, что мы не на людях. Жаль, что у меня не хватило смелости сказать ему в лоб, что что-то в чтении им стихов вызывает возбуждение и желание, как у сдерживаемой женщины эпохи регентства.

Вместо этого говорю:

— Ага.

Да, я тоже рада тебя видеть. Да, я тоже все еще думаю о тебе. Да, я позволю наклонить себя над этим стулом и..

— Кстати, ты так и не ответила на вопрос, — говорит Винсент.

Я хмурюсь.

— На какой?

Он кивает в сторону моего рюкзака.

— Как тебе книга?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Верно. Я конечно же не думала, что это сойдет с руки.

Я борюсь с желанием подогнуть колени и загородить Винсенту вид на рюкзак. Парень, может, и чертовски проницателен, но не похоже, что может видеть сквозь холст и три слоя тетрадей. И все же я чувствую себя странно уязвимой.

Я рассматриваю лица рассеянных студентов, профессоров и бариста вокруг Starbucks, но все они полностью поглощены разговорами, ноутбуками и напитками с кофеином. На меня смотрят только глаза Винсента Найта.

— Книга хорошая, — говорю я. Затем, более честно, исправляюсь: — На самом деле, она немного глупая.

Винсент ждет. Хочет, чтобы я уточнила.

— Ладно, итак, — говорю я, делая глубокий вдох и поджимая одну. — Герцог просит девушку, которая его терпеть не может, выдать себя за невесту, потому что в завещании отца был пункт, согласно которому титул перейдет к его дерьмовому брату, если он не женится через год. А брат пристрастился к азартным играм и обрюхатил замужнюю женщину в Лондоне, так что ставки очень высоки. И, ну, все довольно беспорядочно. Там много балов, скандалов и поворотов сюжета. Это совсем не исторически точно, но весело. И глупо. Но в правильном ключе. Есть ли в этом смысл?

Если Винсент думает, что книга звучит как пустая трата времени, он этого не показывает. Не смеется. Не стыдит меня.

Но говорит:

— Итак, парни из колледжа — мусор, но герцог с семейным багажом — нормально?

Смех закипает в горле, отчасти это облегчение, потому что он не слишком осуждает мой выбор жанра, а отчасти потому, что он действительно помнит наш разговор в библиотеке. Интересно, прокручивал ли его в голове так же, как я.

— В свою защиту могу сказать, что герцогство — это наивысший возможный титул.

— Итак, он богат, — категорично заявляет Винсент. — В этом вся привлекательность.

— Это определенно помогает, — я подношу соломинку ко рту. — Но он также ответственный, образованный и, по-видимому, очень талантливый в верховой езде и других… физических нагрузках.

Я горжусь собой за то, что не запинаюсь на словах. Чувствую себя очень круто. Очень непринужденно.

Винсент выгибает бровь.

— Да-а-а?

Я киваю и делаю глоток.

Он лукаво улыбается.

— И как, я подхожу?

Я давлюсь своим холодным напитком, и теперь точно не крутая. Но в свою защиту скажу, что немного застигнута врасплох. Знай я, что мы собираемся это сделать — кокетливо подшучивать, — подобрала бы нижнее белье. Я бы подхватила идею Нины с необычным платьем и попросила освободить квартиру до конца дня на случай, если нам с Винсентом понадобится уединиться.

Я снова оглядываю Starbucks и встречаюсь взглядом с бариста. Нет. Здесь нет уединения.

— В каком смысле подходишь? — спрашиваю я. Кажется, это опасный вопрос, поэтому дополняю: — Насколько я помню, в последний раз у тебя не было земли в Англии.

— Но я хорошо целуюсь.

Мое сердце замирает.

— Ну, это самонадеянно с твоей стороны…

— Я играю в баскетбол в Клементе, поэтому дисциплинирован и понимаю ценность тяжелой работы. Также я был капитаном команды, так что могу взять на себя ответственность. Могу руководить. Все это хорошее дерьмо. И у меня средний балл 3.7, скорее всего, я не получу диплом с отличием, но определенно буду с высшим образованием…