Олег Болтогаев - Яблочный сок
— Потому что мы расстаемся, — промолвил я.
— Но ведь мы договорились, — сказала она многозначительно.
Действительно, мы условились писать друг другу.
Тоня подарила мне свою фотографию. А я ей свою.
Я обещал, что приеду к ней, как только смогу.
Но все равно предчувствие разлуки терзало мою душу.
Последний вечер был особенно печальным.
Мы прошли к реке. Ночь была кромешно темной.
Никаких купаний, никакой лунной дорожки.
В воду лезть уже никак не хотелось.
Яркие звезды густым бисером заполнили все небо.
Мы посидели на маленькой пляжной скамеечке.
— Помнишь, как мы плавали здесь впервые? — спрашиваю я.
— Еще бы! В лунной дорожке, — Тоня улыбается и кладет голову на мое плечо.
— И мы договорились запомнить это… — шепчу я.
— Договорились…
Потом мы долго обнимались. Я ласкал и целовал мою любимую.
Мне казалось, что Тоня в тот последний вечер была готова уступить мне и стать моей. Но я понимал, что теперь, когда я ее так хорошо знаю, когда она мне так доверяет, я не имею права злоупотреблять ее любовью ко мне.
Словно что-то священное я целовал ее нежную грудь, мои руки скользили по всем тайным местечкам ее тела, вызывая ответную дрожь и страстный трепет. Я поражался тому, что это я, мои осторожные и дерзкие ласки вызывают ее тихий, сдавленный стон, я не мог поверить, что любовь может быть такой полной и сильной.
Мы вернулись в три часа ночи.
Уже на порожке, перед самой дверью, я поцеловал ее.
Сначала ее припухшие губы. Потом я поцеловал ее руки.
И вдруг Тоня заплакала.
Она прижалась ко мне, ее плечи мелко вздрагивали.
Я гладил ее по голове, словно маленькую девочку, и пытался успокоить. Как я любил ее в эту минуту!
Тоня перестала плакать и потянулась ко мне. Я думал, что она хочет меня поцеловать, но она приблизила губы к моему уху и едва слышно прошептала: «Ты не забудешь меня никогда».
Утвердительно. Как заклинание.
Сколько лет прошло, а эти ее слова и сейчас звучат во мне.
И я все думаю, может, поэтому я и не забыл ее?
А вдруг в ее роду и правда были колдуньи?
Воронежские и мичуринские уезжали.
За ними приехали три автобуса. Мы почти все вышли проводить девушек.
С шумным и веселым гомоном они рассаживались по своим местам.
Я, конечно же, стоял возле автобуса, в который должна была сесть моя Тоня.
Мы обещали писать друг другу, и я был уверен, что мы еще увидимся.
Я держал ее за руку.
Уже нужно было садиться, и Тоня потянулась ко мне. Я крепко обнял ее, и мы поцеловались. На нас смотрели, но это не имело никакого значения.
— Люблю тебя, — шепнул я ей прямо в ухо.
— И я тебя, — всхлипнула она.
— Иди, садись, — я боялся, что она расплачется.
— Не забывай, — она выскользнула из моих рук и вошла в автобус.
И вот они поехали. Тоня смотрела на меня сквозь окно, а я не мог отвести глаз от ее лица. Мне хотелось запомнить ее, впитать в себя эту последнюю минуту нашего короткого знакомства. Я видел, что она тоже в печали. Невыносимая горечь разлуки разрывала мое сердце.
Тоня помахала ладошкой, автобус развернулся, и я ее больше не видел.
Что-то колючее стояло прямо поперек горла.
Я быстро пошел прочь, я пошел туда, в поле, к нашему местечку. Усевшись на остатки сена, я долго сидел неподвижно, не зная, что мне теперь делать. Я понял, что влюбился, как никогда прежде.
И что любовь моя уехала от меня.
«Мы будем писать друг другу», — уговаривал я себя.
Но почему-то хотелось плакать.
«Мы еще встретимся, мы обязательно встретимся», — шептал я, как заклинание.
А в ответ лишь все тот же заунывный ветер в проводах над головой.
Прежде мы вместе с Тоней слушали его грустную песню.
А теперь я был один.
Я откинулся на спину и положил руки за голову. Белые, осенние облака пышными шапками поднимались ввысь от самого горизонта. И лишь центральная часть неба сияла чистой голубизной, словно обещая что-то бесконечное, светлое, вечное.
Мог ли кто-то предсказать нам будущее? Хотя бы в самом простом варианте. Например, что Толян через год, возвращаясь из студенческого целинного отряда, погибнет в авиакатастрофе, что Коваленок к пятому курсу практически совсем сопьется, что Колян женится на девушке из музыкального училища, что Сашка тоже рано женится и, благодаря теще, останется работать на кафедре, но недолгой будет его семейная радость. И что Жека, уйдя в армию, дослужится до подполковника и через десять лет погибнет в афганской войне.
Или про нас с Тоней?
Увы, никто ничего не мог нам предсказать.
А может, это и хорошо. Может, так и должно быть.
Не зная будущего, о нем можно мечтать.
А если оно будет предсказано, тогда о чем мечтать?
А мы уезжали на следующий день.
В связи с нашим отъездом всем магазинам еще накануне было запрещено продавать спиртное. Но Коваленок все равно укушался, и мы с Коляном вели его под руки до самого дебаркадера. Пришел теплоход, и мы заполнили его палубу и нутро. Пролаял гудок, и Семикаракоры простились с нами навсегда.
Первое письмо я написал ей еще в Ростове, пока мы ждали электричку. К моей великой радости, Тоня мне сразу ответила. И наш роман получил новое продолжение — почтовое.
Ни до этого, ни после я не писал так много писем.
Случалось, что я строчил ей каждый день. И она отвечала мне.
Из наших писем, наверное, можно было бы сделать большой роман.
Мы писали друг другу обо всем, писали радостно, полно, взахлеб.
В ноябре у Тони был день рождения. Наверное, здесь я совершил свою самую ужасную глупость. В письме, присланном мне накануне, Тоня просила, чтобы я приехал к ней.
А я не приехал.
Я оправдывался, ссылаясь на курсовики и зачеты.
Но, скорее всего, я просто побоялся оказаться в непривычной ситуации.
Подспудно я понимал, что буду в роли жениха.
Вот это-то меня и смутило.
Я не был готов к этому.
Конечно, я поздравил ее. Длинным и страстным письмом. Телеграммой.
В ее ответе я не ощутил никаких изменений в ее отношении ко мне.
Казалось, все, как прежде, она писала, что понимает, как я занят.
Я сдал досрочно все шесть зачетов и три экзамена из пяти.
Поэтому я полагал, что первая половина января будет у меня свободна.
Я написал Тоне, что смогу приехать к ней. Я уже жил нашей встречей.
Более того, я купил билет до Мичуринска.
И неожиданно слег с воспалением легких. Покатались с Сашкой на коньках!
