Беззвучная нота (ЛП) - Аларкон Нелия

ГЛАВА 1

Зейн

Все двери в тюрьме скрипят.

Громко.

Не уверен, является ли это дополнительной тревогой или просто признаком пренебрежения. Мои ботинки стучат по грязному полу, наполовину бетонному, наполовину с пятнами рвоты. Свет мигает и гаснет.

Это не тот коридор, который показывают человеку правозащитники.

Я следую за начальником тюрьмы, пока он резко не останавливается.

Там еще одна дверь.

Еще один скрип.

Меня раздражает этот крик, звук грани смерти. Металлические петли кричат от боли. Звучит так, словно чье-то сердце вырывают из груди.

На этот раз, когда дверь за мной захлопнулась, раздался звон ключей и лязг металла о металл.

Я заперт.

В комнате светлее, чем я ожидал, благодаря резкому флуоресцентному свету. Стол стоит посередине. Два стула по обе стороны.

Один из этих стульев занят.

— Ты сын Кросса, — говорит лысый мужчина в оранжевом комбинезоне, глядя мне в глаза.

Я хватаюсь за спинку пустого стула и падаю на него.

— А ты Бартист Славно, армейский ветеран, ставший убийцей.

Кажется, он удивлен.

— Убийство — это часть войны. Ты бы назвал меня убийцей за то, что я убивал наших врагов?

— Последний раз, когда я проверял, мы не воюем с шестнадцатилетними школьниками. Напомнишь мне еще раз? Какая часть армейской подготовки учит резать подростков на куски?

Его лицо меняется. Просто небольшое напряжение мышц в челюсти.

Я чувствую себя странно спокойным, несмотря на то, что мы одни, а Славно больше меня минимум на 5 сантиметров, сорок лет и пятьдесят кило.

— Я вижу, что в представлении нет необходимости.

— Я вижу, ты пришел не по своей воле. — Я смотрю на свежие синяки на его лице и вокруг татуированной шеи.

На одной из линий, идущих прямо к горлу, имеются следы коросты. Легко сказать, где армейские татуировки закончились и начали появляться тюремные.

— У меня есть несколько вопросов по поводу «Благодарного проекта»

— Сколько тебе? Восемнадцать? Девятнадцать? — Он наклоняется вперед, наручники звенят по гладкой поверхности стола. — Тебе следует бежать обратно к своему папе, в свое безопасное маленькое королевство на холме. Это не место для такого принца, как ты.

Я продолжаю улыбаться.

Он хмурится.

Качаю головой, сдаваясь.

— Хорошо.

Бровь поднимается высоко. Он наблюдает за мной, тщательно.

— Мне плевать, ответишь ли ты мне. Мой вопрос может подождать. — Пальцы моей целой руки сжимаются в кулак. — Но я скоро приведу сюда кое-кого. Ты им ответишь.

— Кто сказал?

Мое сердце колотится от адреналина, но я скрываю его от лица. Моя маска — моя улыбка.

Наклоняю голову набок и говорю ему.

— Я сказал.

Уродливая ухмылка кривит его губы. Плечи трясутся, когда он смеется.

Я ухмыляюсь вместе с ним, делая вид, что это шутка.

Проходит секунда.

Две.

Наконец его смех переходит в тихое хихиканье.

— Ты сын Кросса, но ты совсем не похож на своего отца. — Эти туманные глаза бегают вверх и вниз, останавливаясь на перевязи, сжимающей мое запястье. — Тебе не хватает утонченности.

Сомневаюсь, что Славно знает, что он только что сделал мне комплимент. То, что я разделяю гены Джарода Кросса, не означает, что я хочу быть похожим на него.

— Ты хочешь сказать, что не будешь говорить, когда придет время? — уточняю.

— Твой папа знает, что ты здесь?

Этот вопрос заставляет меня ухмыльнуться, глядя на стол.

Последний раз, когда я проверял, папа был в другом «туре», вдали от той дерьмовой бури, которую он спровоцировал. Я не удивлен, что он сбежал. Папа имеет тенденцию уезжать из города, когда кто-то вокруг нас вот-вот умрет.

Вот почему мне нужно работать быстро, прежде чем он найдет шанс закрыть всем рты.

— Нет. — Славно вытирает глаза огромным большим пальцем, и наручники, связывающие его, ловят свет, отбрасывая его обратно на толстые, укрепленные стены. — Нет, у тебя не было папиного разрешения…Не так ли? А это значит, что я не скажу тебе ни слова.

Я пожимаю плечами, все еще улыбаясь ему.

— Я дам тебе две минуты, чтобы передумать.

Его глаза сужаются, оценивая меня, задерживаясь на моем сломанном запястье, на белой повязке, которая чертовски раздражает, на слинге, который мои братья настаивали, чтобы я носил, даже если из-за него я выгляжу как "Анютины глазки".

Я вижу, как он мысленно прикидывает, как легко было бы броситься на стол и задушить меня теми самыми наручниками, которые удерживают его в тюрьме.

И все же он колеблется.

Наверное, потому что я все еще улыбаюсь, все еще бездельничаю, все еще совершенно беззаботный.

Нет ничего более психотического, чем смотреть смерти в лицо и пошутить над этим.

Прежде чем тишина затянется, я киваю ему.

— Послушай, ты меня не знаешь. Это понятно. Так что я дам тебе еще одну возможность договориться самостоятельно. Увидимся.

— Я могу снести тебе голову прямо с шеи, — угрожает он, но его голос дрожит. Он проводит неровными ногтями по следам от игл на руке.

— Не раньше, чем я проткну тебе горло. — Я ласкаю булавку в гипсе, единственный металл, который можно было пронести через вход.

Он останавливается, глядя на меня.

Я покровительственно улыбаюсь, ожидая, пока он сделает ход.

Но он этого не делает.

Может быть, потому что он видит безрассудство в моих глазах. Желание борьбы. Я так чертовски изнежен с тех пор, как Холл сломал мне запястье. Я не бил в барабан с той ночи. Беспокойство нарастает и охватывает меня, как цунами. Эта булавка не причинит большого вреда. Черт, она, вероятно, сломается о толстую шею Славно, но я смогу хотя бы нанести несколько ударов, прежде чем этот идиот сломает мне второе запястье.

Славно первым отводит взгляд и складывает руки на груди. Его грудь, молчаливый протест.

— Хорошо. — Я кладу здоровую руку на стол и подталкиваю себя.

Шаркаю к двери и дважды стучу в нее.

Раздается ответный стук, и дверь распахивается.

— Приведите Марвбу, — шепчу я.

Когда я поворачиваюсь, Славно стоит. Он выглядит нервным. Грязные пальцы продолжают царапать его руку.

Я замечаю это и поджимаю губы в притворном сочувствии.

— Папа забыл отправить тебе посылку?

Славно кряхтит.

— Он никогда не был из тех, кто сдерживает свои обещания. Хотя он всегда сдерживал свои угрозы.

Он дергается. Должно быть, это задело за живое.

— Это, должно быть, отстой… — Я без страха иду прямо к нему. С той храбростью — или глупостью — с какой туристы на сафари приближаются к львам для фотосессии. Спокойно прислоняюсь бедром к столу и смотрю в его наркоманские глаза. — …зная, что эти влиятельные люди могут вызволить тебя из тюрьмы в любой момент, но они держат тебя здесь. Тянет тебя за собой. Врет тебе..

Его ноздри раздуваются.

— Как ты думаешь, что произойдет если он узнает, что ты был здесь, а?

— Для тебя это будет хуже, чем для меня.

— Нет, — рычит он. — Для тебя будет хуже. Гораздо, гораздо хуже.

Я смеюсь над его неудачной попыткой запугать.

Он думает, что я боюсь своего отца? Папа предсказуем, потому что единственный человек, о котором он заботится, — это он сам.

Честно говоря, я питал надежду на его человечность, на его любовь к нам. Но эта надежда теперь мертва. Звук тарелок, уходящий в тишину. Папа уже погнался за моими слабостями, за самыми дорогими мне людьми.

Теперь моя очередь нанести некоторый урон.

— В любом случае… — Я поднимаю пальцы и смотрю на свои неровные ногти. Подстригать ногти одной рукой в гипсе — это ад на земле, и я не с нетерпением жду следующего сеанса ухода: — Я здесь. И ты тоже. — Постукиваю указательным пальцем по столу. — И даже если ты скажешь ему, что мы никогда не разговаривали, что ты никогда не разглашал информацию, он тебе не поверит. Ты навсегда испорчен. Полностью.