Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн

Теперь все обретает смысл.

Он выбрал меня, чтобы я победила. Вот и все. Остальное было ложью, показухой, чтобы я с ним сотрудничала.

Он называл Персефону своей звездой?

«О боги, я ревную».

У меня вырывается резкий, недоверчивый смешок. Вот что это за жжение. В нем все, что я уже перечислила. Но прямо сейчас, в этот момент… это просто ревность.

Я скрещиваю руки на груди, склоняю голову набок и с невидящими глазами исследую это чуждое ощущение. У меня уже были приступы ревности. Обычное дело для смертных. Но не так.

Оно как будто… маслянистое. Как густой деготь, который мне не соскрести с себя, как бы сильно я ни старалась. Вонючая субстанция, которая пачкает все, к чему я прикасаюсь.

С какой вязкой, беспомощной, дерьмовой эмоцией мне приходится иметь дело.

Мне это не нравится. Я не буду такой.

Что бы я ни думала о нас с ним, чего бы ни хотела в самых потаенных уголках сердца – все кончено. Вся любовь, которую я могла испытывать к нему, просто труп на дне промерзшего озера.

Я поднимаюсь на ноги, и Харон и Цербер следуют моему примеру, становясь вплотную за моей спиной, когда я поворачиваюсь к Аиду.

– Я ошибалась? – спокойно спрашиваю я.

– Что? – В голосе Аида звучит предупреждающий рык.

Я могла бы привыкнуть к такому холоду. Как будто ничто не может сейчас коснуться моего сердца. Ни любовь, ни злость, ни боль… и точно не он.

– Она насадила их головы на пики, – говорю я. – Она насадила голову Буна на пику. И она улыбалась, когда ее поборник убил Майке после того, как она уже победила. Она что-то сделала с Дексом, чтобы он стал таким. Она и есть чудовище.

– Чтоб тебя, Лайра! – ворчит он. – Так и есть, но ты назвала ее так дважды. И это видел весь бессмертный мир. Думаешь, она не захочет воздать тебе?

Я фыркаю и беззаботно смеюсь:

– Пусть сделает из меня Медузу, мне все равно. Хотя бы тогда я смогу превращать таких ублюдков, как ты, в камень одним взглядом.

Аид отшатывается, глаза вспыхивают от шока, прежде чем сощуриться.

– Оставьте нас, – приказывает он Харону и Церберу.

Оба не двигаются.

По факту они оба смотрят на меня. Я все еще смотрю на Аида, чтобы не упустить, когда до него дойдет. Я ловлю момент, когда он понимает, что два его единственных на свете друга защищают меня… от него.

И я вижу, что это делает с ним. То, как он почти физически принимает удар, прежде чем медленно отвести плечи назад и выпрямить спину. Лицо его становится таким же пустым, как мои чувства, дым окружает Аида кольцом, как защитный ров.

– Все будет хорошо, – говорю я им негромко.

В этом нет ничего хорошего, но они уходят, исчезают с горы, оставляя меня наедине с Аидом.

Я не жду, пока он перехватит инициативу. Он больше не обязан это делать.

– Я знаю, – говорю я ему.

Черные брови смыкаются.

– Что знаешь?

– Что Персефона все еще жива. Поэтому тебе надо стать царем богов?

Его черты медленно застывают, как будто я и правда обратила его в камень взглядом, словом.

Я была права. Это правда. Это все правда.

Аид делает шаг вперед.

– Лайра…

– Не надо. – Я медленно отхожу назад, все еще спокойная до нереальности. Вообще ничего не кажется реальным. Уверена: после того, как я оттаю, придет боль. – Не стоит тебе сейчас подходить ко мне.

Он останавливается.

– Для чего была нужна прошлая ночь? Усилить мою уверенность в себе или еще что-то, чтобы я попыталась победить? Ты ничего не чувствуешь ко мне. Я просто инструмент.

– Я…

– Это был не вопрос. – Я не хочу слушать от него, что это правда, и не поверю, если он скажет, что это не так.

Я делаю еще один медленный, осторожный шаг назад, пусть даже он не двигается.

– Я думала, что смогла увидеть тебя. Настоящего тебя. Но это был расчет.

Я смотрю на Аида, все еще ничего не чувствуя. А он смотрит в ответ.

Я не могу глядеть на него сейчас, на это сурово-красивое лицо, и опускаю взгляд к точке под его ногами.

– Ты заставил меня гореть для тебя. – Слова звучат не как обвинение, но как резкий шепот унижения и глубокой боли.

– Твою мать. Лайра, послушай меня…

Я качаю головой. Ну вот, начинается. Боль. Начинает прибывать. Мне надо быть подальше от него, когда меня ударит по-настоящему.

– Я не хочу слушать то, что ты можешь сказать. – Я поднимаю взгляд до его подбородка. – Я проиграла сегодня. – Даже не уверена, кто победил. Триника, наверное, раз она вышла из лабиринта следующей, после Майке и Декса, которые мертвы.

– Я знаю, – говорит Аид.

– Я не смогу выиграть Тигель.

Нет ответа.

– Я не смогу сделать тебя царем, так что я больше тебе не нужна. – Смотрю на свои ноги и понимаю – автоматически, – что я отвратно выгляжу. Мои ботинки покрыты жучиными потрохами после убийства насекомых и бега по их останкам. В моей одежде дырки там, где ее порвали пауки и муравей-пуля. На футболке кровь.

Как внешнее проявление того, что я начинаю чувствовать внутри.

Я стою прямо на одной только гордости, оцепенение уступает дорогу всему, что я не хочу чувствовать. А хочу я только свернуться в маленький комочек и развалиться на части. Я сделаю это позже. Когда никто не увидит. Когда никто не сможет меня найти.

После окончания последнего Подвига я исчезну навсегда. Создам себе новую тихую жизнь где-нибудь в другом месте. Подальше от него.

Аид делает шаг ко мне, глаза становятся расплавленным серебром.

– Корона все еще может быть доступна.

Я моргаю, потом смотрю на него. Чтобы я выиграла, Диего должен умереть. Я рассматриваю лицо Аида в поисках намеков на то, что эти слова хоть как-то его волнуют.

– И ты считаешь, что если будешь ублюдком, то это добавит мне желания победить?

На его лице проскальзывает какая-то эмоция, но слишком быстро, чтобы ее можно было уловить.

– Сделай меня царем – и я дарую тебе что угодно, если это будет в моих силах.

Огонь, который он зажег во мне… теперь там лишь пепел.

– Хочешь вернуться к своим родителям? Готово. – Он щелкает пальцами. – Хочешь быть богатой? Готово. – Еще щелчок. – Править страной? Она твоя.

Он и правда совсем меня не знает, раз предлагает такое.

Он никогда не удосуживался узнать меня получше, и я охренеть как уверена, что не знаю его так, как мне казалось.

– Я ничего не хочу, – отвечаю я ему.

«Не делай этого. Скажи мне не убивать Диего. Скажи, что мне не придется проходить это. Просто выжить».

Упрямство заставляет его подойти ближе.

– Все чего-то хотят.

Я отстраняюсь – не из страха. Я не могу выносить его присутствия рядом. Не хочу, чтобы он был ближе, откуда он может увидеть, насколько я опустошена внутри.

– Не от тебя, – говорю я.

Всего одна маленькая пауза в его шагах, и он продолжает приближаться.

– В тебе говорит гордость, Лайра. Победи ее и пожелай чего-нибудь для себя.

Я засовываю два пальца в маленький кармашек на молнии, где храню подаренные Аидом жемчужины.

– Подойди ближе – и я исчезну.

Он резко вскидывается в ответ на это, ярость и какое-то шокированное отрицание хлещут по этим прекрасным чертам.

И предательство.

Он чувствует себя преданным мной? Драные боги.

Над нашими головами пролетает тень, и взгляд Аида отрывается от меня. Еще одна вспышка эмоции летит в меня от него.

Совсем другой эмоции.

Страх – металлический, резкий, острый. Его удар так силен, что я ахаю.

– Нет! – Аид поднимает руку, и от него разлетаются жгуты дыма, только чтобы быть сдутыми силой восьми даймонских крыльев.

Даймоны приземляются (двое по обе стороны от меня), и страх Аида становится моим, когда Зелес и второй даймон берут меня под руки.

Аид выставляет вперед ладонь, и внезапно у него в кулаке оказывается его двузубец; ониксовые, заостренные на манер копий наконечники немедленно вспыхивают адским пламенем.