Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца
Я еще подумала, что обязательно вернусь сюда с Настеной. Мне так много нужно ей показать.
Еще были далекие города и тракт, где нас ждала подвода.
Вдали виднелись стены города, и запах его, тот самый, отравлявший воздух, ощущался на губах. Был первый месяц весны и первый же дождь, который я собирала в ладони, умывая лицо.
…Кайя…
Зову, хотя знаю, что не откликнется.
Он слышит меня. И молчит. Почему?
А перевозчик ждет. Нервничает. Ему хорошо заплатили, полагаю, вовсе не деньгами, а шансом убрать семью на Север. Но сейчас он боится за свою собственную шею, но не смеет поторопить.
На подводе – деревянные ящики. Длинные, из темных досок, от которых несет формалином и рыбой. Я не сразу понимаю, что перевозили в этих ящиках, а когда доходит, то становится жутко.
Нет. Ни за что.
– Они чистые, – говорит Магнус. – Ласточка моя, так надо.
…Кайя, пожалуйста… я не хочу ехать в гробу…
Здесь нет гробов, но есть мертвецы, которых стало слишком много. Республика спешит наказать виновных в бедах народа. И на площади Возмездия каждый день случаются казни. Тела вывозят за город, не только казненных, но и умерших от болезней или голода. Мертвецов ждут глиняные карьеры, в которых уместятся тысячи человек… А ящики возвращают. Зачем они вообще нужны? Почему просто не сгружать на подводы? Или вид мертвецов напоминает живым о бренности бытия?
Ящик достаточно просторен, чтобы вместить меня и Урфина. Крышку закрывают. И сверху ставят другой… третий… темно. И жутко. Я вдруг чувствую себя погребенной заживо.
– Спокойно, Иза, все хорошо. – Урфин не позволяет панике взять верх. – Зато никто не сунется их проверять. Мы без проблем доедем до места.
Скрип колес. Покачивание. Дорога неровная, и телега кренится то влево, то вправо. Ее и вправду не останавливают. И путешествие длится, длится…
– Спи. – Мне предлагают край плаща и плечо вместо подушки.
Я засыпаю, но во сне продолжаю играть в прятки. В темноте легко спрятаться, но я найду тебя, Кайя. Я не позволю тебе остаться там одному.
И не позволю тебя убить.
Из ящика меня вытащили, поставили на ноги, которые изрядно затекли.
– Не смотри, – прошептал Урфин и, понимая, что эта просьба вызывает желание совершенно обратное, набросил на голову плащ. – Не надо это видеть.
Вонь. Так пахнет на мясном рынке в жаркий день, ближе к полудню, когда и свежее мясо начинает портиться. Скользко. Урфин крепко держит, не позволяя оступиться. А я не хочу думать, по чему ступаю.
Звуки. Скрежет. Скрип какой-то. Плач и шелест.
– Мы уже почти на месте. Потерпи.
Ступеньки, которые кажутся бесконечными, но мне наконец позволено избавиться от плаща. И Урфин подает свечу на подсвечнике-блюде.
– Что там было? – Голос звучит хрипло.
– Мертвецкая, – после секундной паузы ответил он. – Под открытым небом теперь… но среди мертвецов нас не станут искать. Я знаю это место.
Мы спускаемся. И спускаемся. Ниже, ниже… наверное, так до самого центра мира дойдем.
– Старый город. Он горел. И были обвалы. Просто перестраивали. – Урфин говорит тихо, но здесь каждое слово звучит громче, чем наверху. – Здесь много тайных мест.
Коридор. И сводчатый потолок. Кладка древняя, заросшая известняковой корой. Сквозь нее просачивается вода и собирается мутным ручьем. Каждый шаг наш отзывается всхлипом.
Снова лестница. Путь наверх короче прежнего. И мы оказываемся в подвале, заставленном бочками. Я стучу по темному боку, убеждаясь, что бочки пусты.
– Контрабанду хранили, – объясняет Урфин. – Ну или прятали кого.
Имеется кровать, пусть и без матраса и белья, но всё удобства. Теплый плащ заменит и простыню, и одеяло. А Урфин, разломав бочку, складывает в каменном кольце костерок.
Ботинки можно будет просушить.
А связи нет… слишком глубоко под землей? Или покрытия нет? Но я ложусь, сворачиваюсь клубком и включаю запись нашей последней беседы. Настюхин смех – лучшее лекарство. Волосы отрастают и завиваются. А веснушки стали ярче. Ресницы вот рыжие и короткие, как у Кайя.
…почему ты меня не слышишь?
Я снова дремлю – дорога обессиливает – и пропускаю появление Магнуса. С ним еще двое, а где остальные, мне знать не следует. Я и не спрашиваю.
Все равно.
Меня зовут к костру. И Урфин заставляет съесть кашу. Повар из него, честно говоря, отвратительный, и каша выходит клейкая, с твердыми комками, которые приходится долго и тщательно разжевывать. В последнее время я стала на редкость неприхотлива в еде.
– Завтра начинается суд. – Молчание нарушил Магнус.
– Над кем?
– Над Кайя.
Я перестаю жевать. Суд. Над Кайя? И он позволит? Позволит. И приговор примет.
– Иза, они не смогут его убить. – Урфин не позволяет миске выпасть из рук. – Попытаются, конечно, но не смогут.
Потому что он неуязвим? Уязвим. Я помню. И ту ночь. И звук, который расколол небо. И то, как Кайя упал на меня. И его боль. И алое марево.
…пожалуйста, откликнись! Не смей и дальше от меня прятаться! Слышишь?
Слышит. Молчит.
– Суд – это даже хорошо. Он будет открытым. Пустят всех… по билетам.
Почему-то Урфин отводит взгляд. Небось живо воспоминание совсем о другом судебном процессе. Он каждый вечер пишет письма. Когда-нибудь, возможно, они дойдут до адресата, но важно не это, а робкая ниточка связи. И надежда на возвращение.
Я тоже хотела. Взяла бумагу, перо и… поняла, что не представляю, что сказать.
– Мы подберемся ближе. Возможно…
А если Кайя не отзывается, потому что не хочет меня видеть?
Но как бы там ни было, я использую этот шанс.
Встаем затемно, переодеваемся. Я не спрашиваю, откуда взялся этот наряд. Шерстяные чулки. Уродливое платье из серой ткани. Чепец, под который волосы убираю тщательно, закалываю булавками. Урфин натирает мне лицо какой-то мутной жижей, от которой кожа идет пятнами.
– Извини, но женщине лучше не быть привлекательной. – Остатки снадобья он льет на руки.
Заматывает шею алой тряпкой.
Магнус в драном пиджаке поверх камзола смешон и уродлив. Он сбрил бороду, а на голову нацепил парик с длинными брылами. У него получается раствориться в толпе, которая тянется к замку. Я же не узнаю город. В нем и вправду нечем дышать. Канализация забита, и сточные воды разливаются по улицам лужами грязи. Смрад стоит невыносимый. И по примеру многих я поднимаю тряпку-шарф, закрывая лицо.
Но все равно дышу ртом.
На мосту я едва не потерялась. Люди теснят друг друга, спеша пробиться к воротам: кто-то пустил слух, что билетов продано больше, чем есть мест, и всех не пустят. И в какой-то миг толпа в едином порыве подается вперед. Кто-то падает. Кто-то кричит, тонко, сдавленно, но крик смолкает быстро.
