Аня Сокол - Первый ученик (СИ)
— Интересный метод ведения допроса, — сказала Настя отодвигаясь к стене, — Продолжим?
— Непременно. Я только отдышусь, — Макс откинулся на подушку, — Может, так ответишь?
— Может, — стала серьёзной девушка, — Не скажу, что мне не понравилось, но — она коснулась пальцами его плеча, — Иногда ты смотришь так, словно ненавидишь.
— Не ненавижу. Злюсь, — он снова ощутил ледяной дискомфорт в груди, — Ты врешь на каждом шагу, а я получаю по голове.
— Станет легче, если я извинюсь?
— Нет.
— Извини за тот удар, — упрямо сказала Настя, — Калес меня не послушал. Да, подставную кражу придумала я, — девушка избегала смотреть ему в глаза, — Но там… все случилось так неожиданно. Прибежал этот придурок Ирыч, стал орать что заплатит, только бы я отрезала хвост. Уговаривал, что-то еще, не помню. Я должна была встретится с братом. Тут призрак и сжег мужика. Я ничего не успела сделать.
— Не захотела.
— И это тоже. Потом ты решил не проходить мимо, а влезть. Брат сказал обвинением больше, обвинением меньше. Ты сам пришел к нам.
— Тогда почему ты помогла мне потом, со следом от привязки мертвого на руке? — он поднял руку, — Все старания братца насмарку.
— Артём попросил, — просто ответила Настя.
Имя камнем упало между ними, возводя почти осязаемую стену тишины.
— Здорово, — протянул Грош.
— Макс, перестань, — Лиса коснулась его, но он оттолкнул тонкие пальцы, чувствуя, как лед запустил разрастающиеся щупальца глубже в грудь. Дело не только в нем или в Насте, есть еще и Самарский, Калес, и их поступки.
— Макс, — теперь уже девушка приподнялась, нависая над ним, — Я не могу изменить прошлое. Только будущее.
Он нехотя повернулся, Лиса наклонилась, касаясь его обнажённой грудью, и это было намного приятнее всяких разговоров.
— Я снова могу помочь. Тебе.
— На Лисицыных я работать не буду.
— Но почему? Это глупо.
Грошев вздохнул, и, ухватив за подбородок, заставил девушку смотреть себе в глаза.
— Скажи, что вы задумали, — попросил он, — Просто скажи, и если это не столь плохо, как быть стирателем, я соглашусь, — она вырвалась, — Иначе никак, Настя.
Когда он назвал ее по имени, она вздрогнула. Воздух в комнате остыл, словно все что происходило здесь несколько минут назад, было всего лишь видением, или ложью. И даже прикосновение ее обнажённой кожи не убеждало в обратном.
— Говори. Или уходи и не возвращайся.
— Ну и пожалуйста, — она вырываясь из его рук, вскочила босыми ногами на пол и стала лихорадочно собирать одежду.
Макс молча наблюдал. Она порывисто хватала тряпки, напяливала на себя, застегивала рубашку. Он ждал. Перед дверью Лиса замерла, вся ее показная решимость испарилась. Он знал, чего она ждет. Грош и сам хотел, этого, хотел встать, подойти, положить руки на плечи и прижать к себе. Махнуть на всю эту говорилку рукой и насладиться моментом. Макс знал, что пожалеет об этом, в любом случае, и если остановит, вернет в постель, и если разрешит уйти. Именно поэтому не двинулся с места. Плечи девушки задрожали, на пороге Настя повернулась, лицо исказилось от боли.
Это оказалось неожиданно больно. Видеть Лису такой. Он выдохнул и, послав все к черту, стал подниматься. Но она не стала ждать. Или в очередной многоходовке, он должен был побегать голышом по коридору? Девушка всхлипнула и, выскочив, громко хлопнула дверью.
Вот и все, — мысленно сказал себе Макс, поднимая брюки. Но думал он отнюдь не об уходе девушки, он думал о ее молчании. Было хорошо. И хорошо, что было. Грош для Лисициной ни умом не рожей не вышел. Мысль отдавала горечью.
Он сел за стол и достал из ящика пачку бумаги. В Императорском бункере электронную почту просто так не отправишь. Все подлежит модерации службой безопасности. А он не мог позволить посторонним прочитать, то, что собирался написать. Пока не мог. Макс едва не расхохотался. Когда-то, еще совсем недавно все было наоборот. Он не доверял бумаге. Одно лето и все изманилось, если бы сейчас, кто-то взялся озвучить перед группой письмо, в котором матушка интересуется, есть ли у него чистые носки и трусы, он поблагодарил бы доброхота. Наверное.
Когда Грошев писал в последний раз? Очень давно. Можно сказать никогда, те краткие отписки матери сложно назвать письмами. Он водил ручкой по бумаге, зачеркивал, и снова писал, потом чуть не бросил эту затею, сминая очередной лист. Он походил по комнате, порылся в ящике стола, нашел среди ручек, карандашей и клочков бумаги, пару конвертов с золотистыми оттисками Имперского герба. То что осталось от прежнего жильца. Макс решил, что это знак и снова взялся за ручку.
К часу ночи перед ним лежали два исписанных острым почерком листа. Текст был почти полностью идентичен. Убирая их в конверты, Грош подавил детское желание пририсовать императорскому ястребу рожки и куриные ноги. В одно из писем он опустил кад-арт Соболева, и написал имя адресата. Он надеялся, что чувство мести, не затмит Сеньке разум. Хреновые дела, если это все, на что он может рассчитывать.
Второе письмо Макс запечатал еще быстрее, и написал домашний адрес в Травороте. Вряд ли мать могла в чем-нибудь помочь, да он и не рассчитывал, но передать письмо следователю корпуса, что занимался расследованием убийства отца, ей вполне по силам.
Утро шестнадцатого дня в бункере выдалось сумбурным, и каким-то бестолковым. Привыкший вставать по будильнику Грошев неожиданно проспал и пропустил завтрак. Потом его в коридоре остановила какая-то тетка и потащила на склад, получать ботинки. Лиса словно исчезла, впрочем, Макс не особо жаждал встречи. Он попробовал найти Игрока и не преуспел, того не было ни в комнате, ни в коридорах, по которым он бестолково слонялся, пока не наткнулся в церемониальном зале на профессора.
— На кафедре археологии и перезахоронений не откажутся от еще одного студента, — Дорогов рукой подозвал Грошева.
— Спасибо, но… — Макс замялся, не зная как сказать, как описать, что на самом деле чувствовал. Он никогда раньше не сталкивался с желанием что-то объяснять. Но в одном был уверен, кафедры археологии ему не видать как своих ушей.
— Сам разберёшься, — правильно понял мужчина.
— Да, — и, повинуясь наитию, парень протянул конверт с кад-артом Соболева, — Можете отправить побыстрее, а то ребята распределение получают, а сокурсник без документов.
— Конечно. Отправлю завтра со своей почтой, — пообещал Дорогов.
Макс полез в карман за вторым конвертом, когда раздался голос Сухарева:
— Иван Аверович, — обогнув ближайшую колонну подошел к ним парень, кивком поздоровался с Максом, и посмотрел на профессора, — Мы вчера говорили… ну, вы помните? Вы обещали помочь.
