Карина Демина - Черный Принц (СИ)
Или можжевельника.
И золотую ленту на шее затянуть потуже, запирая злые слова.
- Леди, - старик в напудренном парике возник из-за ширмы, и при его появлении замерла престарелая горничная. - Вас хотят видеть.
Он обращался к Таннис. И смотрел на Таннис. А глаза были пустыми, как и у всех в этом доме… стеклянными, точно, теми стеклянными, которые продавались в лавках цирюльников по полдюжины за шиллинг…
- Он любит меня, - прошипела вслед супруга Освальда, завязывая ленту узлом, не замечая израненных остролистом пальцев.
Любит?
Он способен любить?
Таннис думала об этом, глядя в бледное лицо человека, которого, оказывается, никогда-то не знала. Он же смотрел на нее… в руках держал перо, и кончик его касался блеклых губ.
- Садись, Таннис.
Низкое кресло, жесткое. И древняя подушечка не делает его мягче. У кресла изогнутая спинка, на которую не получается опереться, и Таннис приходится держать спину прямо.
- Я доволен тобой.
Между ними - широкий стол.
Бумаги. И шар стеклянный из тех, которыми пользуются шарлатанки на ярмарках. Но они заполняют шары пророческим дымом, этот же - пустой. Тонкое стекло испещрено медными узорами.
- И рад, что нам удалось достигнуть взаимопонимания.
- И я… рада.
Рисованная улыбка. Чужой голос.
И старый канделябр на семь свечей, а горят - лишь четыре… детская загадка. Сколько свечей осталось? Кейрен такие любил, логику развивают, так он говорил.
А Таннис злилась.
Поначалу у нее не выходило найти правильный ответ.
- Надеюсь, тебе нравится здесь?
Забавный вопрос. Нравится ли безумцам лечебница? И заключенным тюрьма? Нравится ли медленно терять рассудок среди пыли и ненависти?
- Да, - Таннис смотрела на свечи. - Все очень… дружелюбны.
Он улыбнулся. А улыбка прежней осталось, и на миг полыхнула надежда, что Войтех рассмеется, сбросит чужую маску и скажет:
- Обманули дурачка, на четыре кулачка… дурочка ты, Таннис, если поверила…
Как есть, дурочка, круглая, если продолжает надеяться на чудо. Не засмеется, и улыбку убрал, руку протянул отодвинув с пути канделябр. И свет свечей преломился в выпуклых боках стеклянного шара.
- На мою супругу не обращай внимания. Женская ревность…
- Конечно.
- Таннис, я не причиню тебе вреда, - сказал Освальд, поднимаясь. - Да, я хочу тобой воспользоваться и это может выглядеть циничным… и грубым…
Он ступал медленно, и некогда роскошный ковер скрадывал шаги.
- Однако я честен с тобой.
- И ты меня отпустишь?
- Мы оба знаем, что нет. Но я оставлю тебе жизнь, - Освальд остановился за креслом, и руки его легли на виски. Таннис замерла.
Ледяные влажноватые пальцы. А если они проберутся в мысли, в те мысли, которые она очень тщательно скрывает?
- Более того, я постараюсь сделать так, чтобы жизнь эта была приятна…
Пальцы подслушивали пульс.
- Ты очень красивая женщина, Таннис… сильная… умная…
Шепот завораживал, уговаривая поверить пальцам, выдать сокровенное.
- Таких немного… я знаю…
Он рвал фразы на слова. Таннис молчала.
- Я не отдам тебя Гренту, обещаю. И сделаю так, что он будет служить тебе, верно, как пес…
…который по знаку хозяина перервет ей горло?
- Тебе ведь нравятся псы, Таннис?
Пальцы убрались, но след от прикосновения, холодный, липкий, остался.
- Или дело в одном, конкретном… - Освальд развернул кресло.
Он силен. И зол, но злость скрывает. Только Таннис хорошо его изучила. Левый уголок губы чуть приподнят, и усмешка получается кривоватой. Глаза прищурены. Пальцы упираются в широкий подбородок.
- Оставь его.
- Я бы оставил, - он смотрит пристально, и Таннис приходится держаться.
Держать лицо. А она никогда не умела держать лицо, и в карты Кейрен всегда ее обыгрывал. Говорил, что эмоции выдают…
- Видишь ли, малявка, - Освальд опирался на край стола. - Твой четвероногий друг все никак не угомонится. Он развил слишком уж бурную деятельность…
Ищет?
Не поверил?
И радость погасла. Нельзя позволить ему найти, потому что… и псы умирают.
- Ты ведь понимаешь, насколько это мешает мне? - Освальд скрестил руки на груди, и вялые бледные пальцы поглаживали черную ткань домашней куртки. Ему к лицу черное…
…и бархат тоже.
- Ты сказал, что не тронешь его!
- Не трону. Постараюсь не тронуть, - кивнул Освальд. - Честно говоря, мне и самому сейчас невыгодна его смерть. Все-таки следователь… и род сильный… когда ты успела связаться с таким-то, Таннис?
- Какая разница?
- Ты права, никакой. Итак, о чем мы? - он покачнулся, едва не задев локтем канделябр. - О том, что твоего щенка надо успокоить. Поэтому завтра мы идем в театр.
- Мы?
- Мы, Таннис. Я и ты… там, насколько я знаю, щенок появится. И ты постараешься донести до него, что нашла себе нового… друга.
Кейрен…
- Таннис, девочка моя, - Освальд наклонился и сдавил щеки. - Ты будешь очень убедительна… настолько, чтобы он угомонился. В противном случае… мне и вправду не хочется его убивать.
Кейрен не поверит и…
Умрет.
Или поверит, но тогда… от боли думать не получалось. Таннис дышала.
Вдох и выдох.
Дурнота, мучившая ее последние дни, подкатила к горлу, и Таннис стиснув зубы заставляла себя забыть о ней. Об Освальде, который наблюдал за ее лицом. Обо всем, кроме необходимости дышать.
Вдох и ребра растягивают грудную клетку…
…в книжной лавке ей попалась брошюра, оздоровительное дыхание по патентованной методике доктора Вайса… чистые легкие - залог долгой и счастливой жизни.
Хотя бы долгой.
И немного, самую малость - счастливой. Поэтому - вдох, глубокий, чтобы ткань шерстяного платья затрещала, а в груди появилось характерное покалывание, каковое, по мнению доктора Вайса, наглядно свидетельствует о раскрытии внутренних энергетических каналов.
И задержать воздух. Долго. До цветных кругов перед глазами. До рези в горле.
И медленный выдох.
- Я… - голос чужой, но Таннис умеет им управлять, - сделаю все, чтобы он отстал.
Солжет.
И причинит новую боль, которой Кейрен не заслужил. Но лучше так, чем шило в печень… он думает, что сильный, сильнее человека. И это правда…
…шило в печень… так Войтех учил.
В печени много кровеносных сосудов. Кровотечение не остановить… и даже с живым железом не остановить, но…
- Не трогай его, пожалуйста.
- Не буду, - Освальд подал руку, и Таннис приняла его.
Не она, кто-то другой, забравший ее тело.
