Лорен Оливер - Делириум
— Нам надо встретиться. Я должен… я должен тебе кое-что показать.
Алекс снова поворачивается ко мне, у него такие безумные черные глаза, такое чужое лицо, что я невольно отступаю на шаг назад.
— Объяснение не принимается.
Я пытаюсь засмеяться, но из горла вырываются какие-то булькающие звуки. Мне хочется признаться, что он меня пугает, но вместо этого я спрашиваю:
— Может, хоть намекнешь, что это будет?
Алекс тяжело вздыхает и молчит. Мне уже начинает казаться, что он никогда не ответит, но он отвечает:
— Лина, я думаю, что твоя мама жива.
21
Свобода в подчинении.
Покой в уединении.
Счастье в отречении.
Слова, высеченные над входом в «Крипту»В четвертом классе нас водили на экскурсию в «Крипту». Каждый учащийся начальной школы должен хоть раз посетить это место, это часть правительственной программы по противодействию преступности и неповиновению властям. Я не очень-то помню, что там видела, остались только смутные воспоминания — ужас, холод, темные бетонные коридоры, сырые, с разводами плесени стены, массивные двери с электронными замками. Если честно, я думаю, что мне удалось заблокировать большую часть воспоминаний о «Крипте». Цель экскурсии состояла в том, чтобы травмировать нашу психику, в результате чего мы должны были превратиться в законопослушных граждан и до конца жизни вести себя тихо и смирно. Травмировать детскую психику организаторам экскурсии определенно удалось.
Что я действительно хорошо помню, так это бесконечное облегчение, которое испытала, когда мы вышли из «Крипты». Стоял прекрасный весенний день. Я еще очень удивилась, когда поняла, что, для того чтобы выйти оттуда, надо спуститься по лестнице на первый этаж. Все время, пока мы были в «Крипте», даже когда мы поднимались по лестнице, меня не покидало ощущение, что мы находимся глубоко под землей. Там было темно и так омерзительно пахло, как будто нас заперли в гробнице с разлагающимися трупами. Еще я помню, что, как только мы вышли на воздух, Лиз Биллмун расплакалась, она рыдала, а в это время у нее на плече сидела бабочка. Мы все были в шоке, потому что Лиз считалась крутой, она никогда не плакала, даже когда сломала ногу на занятиях по физкультуре.
В тот день я поклялась, что никогда, ни под каким предлогом не вернусь в «Крипту». Но на следующее утро после нашего разговора с Алексом я стою перед воротами в «Крипту», хожу туда-сюда и держусь за живот. За завтраком я не смогла запихнуть в себя ни кусочка, только выпила чашку густой черной жижи, которую мой дядя называет кофе. Теперь я об этом жалею. У меня такое ощущение, будто кислота разъедает мне внутренности.
Алекс опаздывает.
Небо заволокли черные тучи. На сегодня прогнозировали грозу, похоже, так и будет. За воротами в конце короткой мощеной дорожки возвышается мрачная громада «Крипты». На фоне черного неба это здание похоже на порождение кошмара. По стене фасада разбросано где-то около дюжины маленьких окон, они смотрят на тебя, как немигающие глазки паука. Участок земли между зданием и воротами в моих детских воспоминаниях запечатлелся как луг, но сейчас я вижу, что это обычный газон — трава скошена, проплешины там и здесь. И все же живая зеленая травка в тех местах, где она смогла пробиться сквозь землю, кажется совершенно чужой. В таком вырванном из реальности месте, на границе жизни и смерти, ничто не может рождаться, расти, расцветать.
Вообще-то «Крипта» в буквальном смысле расположена на границе — на восточной границе Портленда, задняя стена выходит на Присампскот-ривер, а дальше, за рекой, — Дикая местность. Электрифицированное (или не электрифицированное) пограничное заграждение упирается в «Крипту» с одной стороны и начинается снова с другой. Это здание — звено ограды.
— Привет.
Алекс идет по тротуару, ветер ерошит его волосы. Мне стоило надеть теплый свитер — ветер сегодня довольный прохладный. Алексу, видимо, тоже холодно, он идет, сложив руки на груди. Еще бы, на нем ведь форменная хлопчатобумажная рубашка охранника. А еще у него на шее болтается беджик. Таким я его видела только в день, когда мы впервые заговорили возле лабораторий. Он даже надел новые джинсы, с манжетами, а не какие-то там потертые и обтрепанные. Все это — часть плана. Служащие тюрьмы должны поверить, что мы здесь с официальной миссией. Меня утешает то, что Алекс все в тех же старых кроссовках с раскрашенными чернилами шнурками. Эта деталь дает мне силы быть здесь, с Алексом, делать то, что мы задумали. Я могу сфокусироваться на чем-то, зацепиться за крохотную частичку нормальности в мире, который вдруг стал чужим.
Алекс останавливается в нескольких футах от меня.
— Извини, что опоздал, — говорит он.
Лицо у него абсолютно спокойное, но в глазах я вижу тревогу. Двор патрулируется, и возле ворот стоят охранники, так что мы не можем прикоснуться друг к другу или повести себя как знакомые.
— Все нормально.
Голос у меня срывается, кажется, меня лихорадит. После нашего вчерашнего разговора у меня постоянно кружится голова, тело то огнем горит, то словно погружается в ледяную воду. Я почти ничего не соображаю. Чудо, что я смогла сегодня выйти из дома. Чудо даже то, что я надела брюки, чудо в квадрате то, что я не забыла обуться.
«Мама, может быть, жива. Мама, может быть, жива».
Вот и все, о чем я способна думать, это предположение вытесняет из моего мозга все здравые мысли.
— Ты готова?
Алекс говорит тихо, без выражения, на случай, если охранники держат ухо востро, но я улавливаю в его голосе нотки беспокойства.
— Кажется, да, — я пытаюсь изобразить улыбку, но губы словно превратились в потрескавшийся камень. — Это ведь, возможно, и не она. Ты мог ошибиться.
Алекс кивает, но я вижу — он уверен, что не ошибся. Он уверен, что моя мама здесь — в этой возвышающейся над землей могиле. И она была здесь все это время. Я не в состоянии думать ни о чем другом. У меня нет сил решать, насколько велика вероятность правоты или неправоты Алекса. Я должна сконцентрироваться и направить всю свою волю просто на то, чтобы устоять на ногах.
— Тогда идем, — говорит Алекс.
Он следует впереди, как будто сопровождает меня по официальному делу. Я, как мы договаривались, смотрю в землю. Я почти рада, что Алекс вынужден делать вид, будто мы незнакомы. Не уверена, что смогу сейчас поддержать разговор. Тысячи ощущений, тысячи вопросов атакуют меня. Тысячи давно похороненных надежд и желаний… Но я не могу ни за что зацепиться, не могу найти ни одной теории или причины.
Вчера Алекс отказался что-то мне рассказывать. Он все повторял: «Ты должна сама увидеть, не хочу тебя обнадеживать». Как будто забыл все другие слова. А потом сказал, что мы должны встретиться у «Крипты». Наверное, у меня был шок. Я все гордилась, что не стала впадать в истерику, не стала рыдать, орать, требовать объяснений, но, когда оказалась в своей спальне, поняла, что совсем не помню дорогу домой и мне было плевать на регуляторов и патрули. Наверное, я шагала, как робот, по улицам, ничего не видя перед собой.
