Алёна Алексина - Перехлестье
— Любимой?
В сгущающихся сумерках Милиана, закрыв глаза, кивнула. Для дэйна не было секретом, как сильно она хотела стать человеком, как жадно искала любую возможность, перечитала стопы книг, ходила за советом к Отцам, постоянно пропадала в библиотеке Клетки. Не было мага более одержимого желанием отринуть дар, чем Мили. И девчонка нашла два способа. Точнее не нашла. Узнала о том, что такие способы есть.
Первый — стать женой дэйна. Но не просто женой, а нареченной, союз с которой благословят боги. Тогда сила палача магов просто уничтожит темную суть, сделав магессу простым человеком. Второй способ был… менее милосердным. По сути, он не делал мага человеком, лишь запирал его дар. Перехлестье.
Перехлестье всех дорог, стихий и миров. Там не было места магии, попавший туда лишался проклятой силы. Становился человеком и жил, посвящая себя служению богиням.
И, несмотря на то, что жизнь на Перехлестье была строга и полна трудов, несмотря на то, что, придя туда однажды, покинуть это место было уже невозможно, Перехлестье стало мечтой Повитухи.
Но Волоран впервые слышал о желании быть любимой. И если она так этого хотела… значит…
— Когда ты предложил мне кольцо… ты сковал меня по рукам и ногам, — тихо сказала девушка и вскинула на дэйна укоряющий взгляд. — Я не жена и не невеста. И не человек.
Он шел молча, что‑то решая. Вспоминал события девятилетней давности, накладывая воспоминания на новое знание. Все представлялось в ином свете, не таким, как казалось прежде. Но тогда…
— Грехобор тебя не любил? — осторожно спросил палач магов.
— Может, по-своему. Но не так, как любит Василису, — призналась, наконец, Повитуха. — Он… к ней полон нежности. Он любит ее недостатки, ее достоинства. Всю ее. А меня… жестоко ревновал и был непримирим к моим слабостям.
Дэйн снова остановился. Повернулся к девушке. Нахмурился.
— А ты его? Любила?
Она закусила губу, отводя глаза. Открыла рот… но дэйн вдруг подобрался. Взгляд сделался пронзительным и острым, из него словно ушло все человеческое. Магесса сглотнула, зажмурилась, кусая губы… и ойкнула, когда мужчина дернул ее куда‑то вверх по мостовой:
— Идем. Быстрее.
Повитуха не возражала. Когда Волоран становился дэйном, отстраняясь, растрачивая даже те жалкие чувства, что умел испытывать, с ним нельзя было спорить. Они шли тесными извилистыми переулками, поворачивая, то в одну, то в другую сторону. От однообразных серых домов уже рябило в глазах, и скоро Милиана совсем перестала понимать, куда они так несутся. А уж обратный путь и вовсе не нашла бы.
— Стой.
Дэйн замер, вскинув руку и прислушался. Девушка послушно замерла. Они остановились на перекрестке двух улочек в уже почти сгустившейся тьме. Пахло дождем и мокрым камнем, гулкое эхо отражалось от стен. Здесь было бесприютно и тоскливо.
— Как таких, как ты, земля только носит? Я из‑за тебя сестры лишился! Она прибежала вся растерзанная, в слезах. Надругался над невинной девушкой, собака?! Она плакала, а пока я бегал за водой, повесилась прямо на пояске под потолочной балкой! Ты убийца! Ничтожество, прикрывшееся добродетелью!
Мили вопросительно посмотрела на Волорана. Тот бесшумно шагнул на звук негодующей речи. Беззвучно выскользнул из ножен меч.
— Убирайся, душегубец! Будь я вправе — убил бы тебя, погань проклятая! Сколько еще девочек ты погубил? Скольких ссильничал? А? Говори! Сколькие еще руки на себя наложили, козел похотливый?!
Дэйн исчез за углом приземистого домика. Милиана прислонилась к холодной стене и стала ждать. Не было надобности следовать за палачом магов, когда тот вершит свой суд, да и не ее это дело. Поэтому девушка терпеливо ждала.
Короткий хриплый вскрик вырвал магессу из задумчивости. Из‑за угла пахнуло сыростью, прелью и плесенью. Сила колдунов. Только от нее такая вонь.
Тем временем за углом дома кто‑то захрипел, забулькал… Рухнуло на камни мостовой тяжелое тело. Мили прикрыла глаза, повторяя про себя — ее это не касается.
— Идем, — Волоран вынырнул из полумрака, поддерживая висящего у него на плече… Шахнала!
Молельник был весь в ссадинах, одежда его оказалась грязной и рваной, да и сам он мало чем отличался от Милианы, успевшей прорыдаться в городской в луже: спутанные волосы слиплись от воды, лицо окаменевшее, губы искусанные, костяшки пальцев разбиты, словно мужчина в бессильной ярости колотил кулаками по камням. Но, что самое важное…
— На нем заклятье, — сипло сказала Повитуха. — И не одно. Кто может наложить заклятье на Отца?
— Выясню, — коротко ответил дэйн и повторил. — Идем.
Глен начинает понимать
— Зария…
Чернушка в который раз обошла по крутой дуге возникшего у нее на пути духа и снова направилась в обеденный зал. Суматошный день закончился, следовало навести в корчме порядок — собрать со стола пустую посуду, выбросить в помои остатки еды, подмести пол и присыпать его свежей соломой…
Пока в питейном зале громыхал за своей стойкой Багой, девушке было проще не замечать навязчивого колдуна. Да корчмарь, раздосадованный тем, как обидели его хромоножку, несколько раз напускался на Глена и прогонял призрака прочь. Но сейчас хозяин таверны ушел в кладовую, и Зария осталась одна. Поэтому опостылевший ухажер сразу же возник из воздуха прямо перед ее глазами.
— Зария!
И снова девушка молча обошла его. Хромота у нее после недавнего злоключения усилилась, нога разболелась, а в горле стоял комок. Но приученная к боли и молчаливому терпению, чернушка продолжала работать: собирала грязную посуду и, скособочившись под весом тяжелого подноса, носила свою ношу на кухню.
— Послушай меня…
Обида и злость всколыхнулись в душе, но девушка безжалостно подавила гневный порыв. Несмотря ни на что — ни на уверения Василисы, ни на неуклюжие уговоры Багоя, ни на оправдания обидевшего ее колдуна, — она по-прежнему считала, что все сказанное ей несостоявшимся насильником — правда. Она урод. Ее не полюбят. Да и кому такое в голову придет? Что в ней любить? Ущербная, колченогая, истощенная… Жалкая пародия на женщину.
Но кое‑что сказать Глену все‑таки следовало. Потому что нога болела и всякий раз обходить пусть и бесплотного, но такого навязчивого духа, чернушке надоело. Да и неудобств причиняло немалых.
— Я благодарна тебе, — негромко произнесла она.
Сердце в груди болезненно сжалось, воздух с трудом просачивался в пересохшее горло, душа плакала, но Зария заставила себя улыбнуться.
