Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А.

Я устал.

Я зол.

Истекаю кровью.

Голоден.

У меня миллион дел, но только одно меня интересует.

Я перевожу взгляд на Рейв, Агни рядом с ней смешивает настойки, готовясь к процедуре…

― Ты боишься, что она увидит его и… вспомнит? ― спрашивает Вейя, и ее прищуренный взгляд, словно железные стрелы, пронзает мою грудь. ― Снова бросит тебя? Что в записке была правда?

Я не позволяю ей увидеть, как сильно ранят эти слова. Как я чувствую, что они вонзаются в меня, разрывают мышцы, сухожилия и кости, а затем выходят наружу.

Да.

Да.

Да, черт возьми.

Но я потерял право быть жадным с ней.

Я наблюдаю за работой Агни, за Пироком, который одновременно помогает ей потягивает медовуху.

― Она ― мечта, ставшая явью, но теперь не только моя мечта, ― говорю я, заполняя пространство камнями, несущими истину. ― Больше нет.

Даже воздух, кажется, застывает, и жуткая тишина окутывает зал, терзая меня со всех сторон.

Я смотрю на свои окровавленные руки, разминаю их, осматриваю с обеих сторон, прежде чем сжать в кулаки.

― Она гораздо больше, чем игра во власть. Гораздо больше, чем любовь всего моего существования. Есть кто-то, кому она нужна больше, чем любому из нас, и это не наш гребаный брат, ― рычу я, глядя прямо в остекленевшие глаза Вейи.

Она моргает, и слеза скатывается по ее щеке.

― Я буду медленно, осторожно подводить ее к правде, какой бы болезненной она ни была. Тогда она сможет выбрать свой собственный путь.

Сделать свой собственный выбор.

Что бы ни случилось.

Вейя опускает взгляд в пол, по ее щеке стекает еще одна слеза.

Я отвожу взгляд.

Она никогда не плачет, и когда она это делает, мне кажется, что мир рушится. Как будто я не смог защитить ее.

Снова.

Мои руки разжимаются, снова сжимаются в кулаки, дрожа от сокрушительного количества неудержимой энергии.

Агни с помощью металлического инструмента расширяет рану Рейв, открывая прямой доступ к трещине в черепе, чтобы можно было срастить кость…

Я отворачиваюсь, желая стереть этот образ из памяти. Но его когти уже вонзились в меня.

Впиваются глубже.

― Я вернусь, ― бормочу я, затем киваю Гриму и направляюсь к двери, готовый к последнему удару Вейи еще до того, как он будет нанесен.

― Никто не может пережить то, что пережила она, и не быть обожженным источником драконьего пламени ― независимо от того, помнит она свое прошлое или нет. Будь осторожен, Каан, иначе она испепелит себя и превратится в пепел в твоих гребаных руках.

Я рычу, устремляясь по коридору, преследуемый тяжелым стуком ботинок Грима.

Я знаю.

ГЛАВА 46

Я прохожу тоннель за тоннелем, воздух охлаждают светящиеся руны, выгравированные на изгибах красновато-коричневого камня, и горящие светильники пронзительно кричат мне, когда я иду мимо.

Те, кто не слышит Игноса, наверное, думают, что пламя счастливо оставаться живым, независимо от его размера.

Это не так.

Пламя свечи будет вытягиваться и извиваться в присутствии любого, кто пройдет мимо, крича о том, что ему нужно больше пищи для горения. Отчаянно желая расти.

Игносу не нравится быть маленьким и невзрачным. Он жаждет ковров, которые можно сжечь. Лесов, чтобы уничтожить их. Полей сухой травы, которые можно поглотить.

Я призываю в руку маленькое пламя, и оно с шипением разгорается в моей ладони, пока я прохожу мимо воинов, прижимающихся к стенам, бьющих кулаками по груди ― обнаженной или одетой.

― Hagh, aten dah.

― Hagh, aten dah.

― Hagh, aten dah.

Их уважительные приветствия затихают в небытии, меркнут по сравнению с яростью, которая бурлит в моих костях, разогревает мою кровь, лижет мои органы с огненной злобой.

Я не спал несколько циклов. С тех пор как проснулся от того, что Рейв сидела на мне, прижав одну из чешуек Райгана к моему горлу, а ее глаза пылали обещанием смерти, которую я предпочел бы получить от ее руки, а не от чьей-либо еще.

Пока они не смягчились.

Прежде чем я уловил проблеск… чего-то. Нежного чувства, пронзившего мою грудь. Я подумал, что ее воспоминания все еще там.

Где-то.

Где-то, черт возьми.

Аврора трижды поднималась и опускалась, пока Райган мчался над равнинами, чтобы доставить нас сюда как можно быстрее, и все равно я не хочу спать ― бешеное количество энергии бурлит в моих венах, накачивая мышцы. Я представляю себе кровь на руках, пальцы, рвущие плоть, кости, ломающиеся в моей крепкой хватке.

Тяжелые шаги Грима вторят моим, когда я, хрустя костяшками пальцев, спускаюсь по широкой лестнице, ведущей в полумрак тренировочного ринга.

Я разделяю свое пламя на порхающие в воздухе сегменты, которые цепляются за горючие головки множества настенных факелов. С шипением впиваются в них и заливают просторную, круглую, грубо вырубленную пещеру яростным янтарным светом.

Я не создавал это пространство с особой тщательностью. Потолок не высок и не величественен. Я не старался отполировать стены до блеска.

Это пространство ― именно то, что нужно, ничего лишнего. Боевой круг размером с кратер, где можно помахать кулаками и рассечь кожу. Сломать кости и укротить свои дикие порывы, пока они не обрели свой собственный убийственный пульс.

Когда я ступаю на песок, усыпанный железной крошкой, голоса в моей голове гаснут, как задутое пламя. Я направляюсь к центру круга, дверь с грохотом захлопывается, а затем раздается звук сбрасываемых Гримом ботинок.

Я прижимаю одну руку к груди, затем другую. Тонкие корки, которые начали образовываться на моих ранах, снова трескаются при этом движении, теплая кровь стекает по моему торсу и капает на песок.

― Я не в настроении сдерживаться, ― рычу я, поворачиваясь.

Куртка Грима лежит на земле рядом с его ботинками, голова опущена, он распускает завязки на своей черной тунике и стягивает ее через голову, обнажая спину, бледная плоть которой представляет собой сморщенное месиво. Как будто она расплавилась, перемешалась, а потом внезапно затвердела.

Он поворачивается, и я отвожу взгляд.

― Я тоже, ― выдавливает он из себя, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица. Чтобы сдержать шок от звука его голоса — его грубоватый тон свидетельствует о том, как мало он им пользуется.

Он идет ко мне, глядя на меня из-под копны снежных прядей, наполовину скрывающих его лицо, широкие плечи напрягаются, когда он сжимает руки в кулаки.

― Хорошо, ― рычу я, а затем бросаюсь на него.

Мы сталкиваемся в череде ударов, которые разрушают больше, чем строят, кровь заливает песок, когда мы выпускаем нашу ярость единственным понятным нам способом.

Кулаки к кулакам.

Рычание за кровожадным рычанием.

Ярость к гребаной ярости.

ГЛАВА 47

Агни закрывает деревянные ставни, отрезая большую часть света, а я опускаю Эллюин на большой тюфяк в одной из многочисленных гостевых комнат, сложив ее вялые руки на груди. Замерев, я рассматриваю поврежденную кожу по бокам ее ногтей и мои брови сходятся на переносице.

Интересно…

Либо это дурная привычка, либо ее преследует мысль о том, что на ее руках может быть чья-то кровь.

Интересно, что из этого?

Я подтягиваю шелковую простыню к ее подбородку, убирая прядь только что причесанных волос с ее чистого лба. Ни следа шрама, который она бы вечно носила как испорченную версию диадемы, которая когда-то была на ней.

― Ты хорошо справилась, ― говорю я Агни, которая склоняет голову в знак благодарности, останавливаясь у изножья кровати. Задержав взгляд на Эллюин, она прикусывает нижнюю губу, сцепив пальцы, словно раздумывая.