Карина Демина - Изольда Великолепная
– Или заплатила тому, кто умеет шить, – улыбка Кайя подсказывает, что направление моих мыслей понято им верно. – Обменяла свои деньги на его труд. А теперь представь, что труд принадлежал не ему, но человеку, которому не надо платить. Достаточно предоставить кров и еду.
– Это нечестно.
Я понимаю, о чем он говорит и, пожалуй, лучше, чем Кайя предполагает. Бесплатная рабочая сила. Ну не бесплатная, а сверхдешевая. Такая, которую можно заставить работать не восемь часов, а десять, двенадцать, четырнадцать…
Сколько стоит раб?
О, в отчетах имеется полная информация. Но пока для меня эти цифры безлики. Полтора золотых – это больше или меньше стоимости платья? Наверняка, меньше, но насколько?
Продать платье? Купить раба и отпустить на волю?
Сто рабов?
Двести?
Да хоть бы тысячу, но проблему это не решит. Бумажные колонны – лучшее тому свидетельство.
– Когда ты печалишься, ты тускнеешь, – Кайя накрывает мою ладонь. – Не надо, сердце мое. Я тогда теряюсь.
– Тускнею?
– Сейчас ты яркая. Хотя вряд ли кто еще это видит.
А не переработали ли Их Светлость? Не похоже…
– Ты и раньше не прятала эмоции. Все прячут, а ты нет. Мне нравилось.
Вот значит в чем дело. Ну как я могла упустить из виду, что Кайя – эмпат? С другой стороны, упустила и упустила. Мне эмоций не жалко. Любопытно вот только.
– На что это похоже?
Если положить свою руку на его руку, то получится лестница рук.
– На темноту, в которой множество чудовищ и запертых дверей. За ними тоже встречаются чудовища. Точнее, двери открывают, чтобы чудовище выпустить. Кто будет хорошим делиться?
– Не знаю.
– Поэтому темно. Беременные вот светятся. Или еще дети. Только… я не могу к ним подойти.
– Почему?
– Иза, – он смотрит с укоризной, будто этот вопрос глуп. – Нельзя пугать беременных женщин и детей. А твоя дверь открыта. Даже не дверь… маяк? Звезда? Наверное, звезда. Очень яркая, особенно сейчас.
Мне хочется обнять его. Утешить, потому что я знаю – в темноте среди чудовищ страшно – но Кайя не из тех, кто поддается страху. Я просто беру и переворачиваю его руку – большая и неуклюжая, с грубоватой кожей и старыми мозолями. За темными линиями мураны прячутся все те же мелкие шрамы, как будто кожу терли на терке.
– Откуда это? И на голове? Позволишь?
Отпустив руку, я встаю. Кайя вздрагивает от прикосновения и замирает. Зайка моя десятипудовая. Шрамы, как я и предполагала, прятались в волосах.
А волосы жесткие, колючие, если провести против шерсти.
– И за ухом почеши, – Кайя склоняет голову. – Если обещала.
– Я не тебе, я коту.
– Я за него.
Ну да… конечно. Затылок весь на рубцах. И вмят с одной стороны, точно проломан.
– Меня заперли, – объяснение краткое, и Кайя застывает. Ему неприятны прикосновения к шрамам или воспоминания? – Мне надо было выбраться.
– И ты долбил головой стену?
– Да. Руки были связаны.
Твою ж мать… кто посмел сотворить такое с моим мужем?
– Просто был еще молодой. Вот шрамы и остались.
– Насколько молодой?
Молчит. Мне, наверное, не следует затрагивать эту тему. Здесь, как посмотрю, множество тем, которые затрагивать не следует. Но как я тогда пойму, кто есть кто?
– Пятнадцать. Исполнилось.
Ничего себе подарок на день рожденья!
– Все закончилось хорошо, сердце мое. Все закончилось просто замечательно.
Вижу. И отступаю. Пока. Я выясню все. И не позволю больше его обижать. Большой, а глупый. В приливе нежности целую его в щеку.
– Иза… – какой очаровательно рокочущий голос. Не шоколад и не кофе, зеленый чай с липовым медом. Обожаю липовый мед. – Ты меня провоцируешь.
– Лучше заняться делом?
Кайя радостно кивает. А уши-то розовеют… уши я не трогала. Хотя, может, зря не трогала? В следующий раз непременно уделю им самое пристальное внимание. Раз уж обещала.
– Я не могу запретить рабство, – Кайя упорно избегает смотреть в мою сторону.
Сам виноват. Дразнил? Дразнил. Вот пусть на собственной шкуре ощутит, каково это. У меня тоже привилегии имеются. И права.
– Выкупать всех с тем, чтобы отпустить на волю бессмысленно. Привезут новых. Остается одно: сделать рабский труд менее выгодным. Все начинается с того, что раб должен отработать деньги, затраченные на его покупку. Цены сейчас высокие. После введения запрета об обращении пленных в рабство остались лишь два источника – суды и фермы.
– Запрета? – а вот это что-то новенькое. Мне казалось, что тут наоборот вселенская несправедливость цветет пышным цветом и плодоносит.
– Военный кодекс не так давно был пересмотрен. Протекторы согласились, что рабство противоречит принципам благородной войны, – Кайя запускает пятерню в волосы, нащупывая старые раны, точно проверяя, остались ли они на месте. – Продажа по суду…
Он вовремя вспоминает, что я не знаю, что такое продажа по суду, и уточняет:
– Преступники. Воры. Мошенники. Грабители. Иногда – убийцы. У нас нет тюрем. В первый раз человек продается на год или два с четко оговоренными условиями владения. Если же совершает преступление повторно, то рабство для него необратимо. Это дешевые рабы. Многие опасаются с ними связываться, но спрос есть. А вот фермы – это само по себе дорогое удовольствие.
– Фермы, – уточняю я, еще не зная, хочется ли мне знать про эти фермы. – Как для скота?
– Именно. Держат женщин. Нескольких произ… мужчин, – он очень вовремя поправляется. – И детей. От рождения до первой нормальной цены проходит лет десять-двенадцать. Это долго. И соответственно, имеет смысл лишь если конечная цена покроет все расходы.
В таком разрезе я над проблемой не думала. Я вообще над ней, если разобраться, не думала. То есть, знала, конечно, что рабство – это плохо и надо отменять, но техническая сторона процесса оставалась за кадром. Суд. Фермы… меня мутит, когда я думаю о том, что людей можно целенаправленно разводить. Это мерзко! И недопустимо.
Но полагаю, законно.
– Чтобы цену повысить, раба обучают. К примеру, вышивке. Или игре на музыкальных инструментах. Врачебному делу. Да чему угодно. Некоторых девочек воспитывают почти как благородных.
Я вовремя прикусываю язык, с которого готов был сорваться глупый вопрос. Кайя хмурится, и челюсть выдвигается вперед. Ему не по вкусу то, что происходит, в том числе собственное бессилие. Как я это понимаю? Не знаю, понимаю и все.
Я слышу его, но не словами, а… просто слышу и все.
– Они… стоят дорого. Никто не будет вредить имуществу, которое стоит дорого, – мой муж словно оправдывается. Перед кем? Передо мной? Или перед собой? – И с каждым годом – дороже.
