Счастье в декларацию не вносим (СИ) - Снежинская Катерина

– Романтика – это основное, – большим шмелём гудел братец. – Ты её растаять заставь, дальше как по маслу пойдёт. У них же сначала чувства, потом мозги.

Да, до чувств тоже стоило бы достучаться.

***

В училище СМБ не объясняли, как это должно выглядеть, религию и уж тем более традиции рас там проходили факультативно, а из обрядов а’Дагд ничего, кроме обычая огров, когда дама доставалась единственному выжившему кавалеру, не помнил. Но всё-таки человеческие церемонии он как-то не так представлял. Уж если они, люди то есть, так дорожат этим освящением союза, то и помпы должно быть больше. Или нет?

Так или иначе, а никакого тебе храма, вроде фейских шпилей, дотягивающихся до облаков. И хорового песнопения брауни, от которого закладывает уши. И свального веселья, гарантирующего паре – и всем, кто за них радуется – многочисленное потомство. Даже алтарей с верезжащими от ужаса жертвами нет – всё тихо, чинно, благородно.

Народу собралось не сказать, что много, но пост таможни явно бы всех не вместил, поэтому во дворике, рядышком с кладбищенскими воротами, поставили нечто вроде лошадиного навеса, только остроугольную крышу соорудили из тряпки. Ну и украсили всё это великолепие цветуями с лентами. Под навесом непонятно чего дожидался благообразный старичок почему-то в белой хламиде, хотя магией от него и не пахло. Улыбался этот дедан больно уж мерзко, сладко – вот-вот какую-нибудь пакость выкинет. И даже стоящий за его спиной Дамми, обвитый удавом, как статуя купающейся девы лианами, его не смущал, хотя вряд ли этому сморчку часто доводилось видеть горгулов, да ещё облачённых в атласную жилетку и при золочённой бабочке.

Ну а напротив дедана, по обеим сторонам оставленного прохода, располагались скамейки в восемь рядов, тоже с тряпками и цветочками. Гости – или участники ритуала, что ли? – рассаживались на этих скамьях не просто так, а организованно, хоть и по непонятному принципу: красотка-вампирша, по случаю праздника разряженная в красную кожу и напялившая такие каблуки, что её покачивало, разводила пришедших, сверяясь со списками.

Первый ряд скамей оккупировали цепасто-заклёпочно-кожаные оборотни – хвостов десять, никак не меньше. То ли с перепугу, то ли от стихийно нахлынувшего стеснения, но вели себя лохматые вполне прилично, тихо: застыли сусликами, чинно, как школяры, сложив руки на коленях. Впрочем, может они так примером своего вожака вдохновились?

Парень, последнее время подрабатывавший на таможне разнорабочим, умытый и в кой-то веке причёсанный, сидел посередине, гордо посверкивая клепаным ошейником. Ну а цепочку от этого, в общем-то не свойственного перевёртышам аксессуара, крепко намотала на кулак оборотница – девица неспокойная, вертящаяся, словно скамейка ей зад грела, бросающая по сторонам злобные взгляды. Особенно ей не нравилась стайка девиц облегчённой наружности, по случаю жары позабывших дома половину деталей собственных нарядов.

Но развесёлым девам явно не было никакого дела до бесящейся оборотницы, они обстреливали глазками купидонов в парадных подгузниках и таких же, как у горгула бабочках. Обстрел вёлся не прицельно, поверхностно и носил, скорее, тренировочный характер. Намасленные до глянца красавцы, выстроившееся вдоль несуществующих стен навеса, это прекрасно понимали, но охотно отстреливались обворожительными улыбками.

На задних скамьях публика была попроще, не такая эффектная, но вполне доброжелательная. И, что показательно, все, даже почтенный гном с громадной бляхой таможенного управления на груди, лыбились также сладенько-ожидающе, как и старик в белом балахоне.

В общем, кругом царила приятно-взвинченная атмосфера всеобщей любви и дружбы, дёргающая по нервам не хуже палаческих крючьев.

– Ну всё, – заявил а’Дагд, приподнимаясь, – я пошёл.

– Ку-уда собрался? – шепотом удивился младший братец, хватая родственника за штанину и заставляя снова присесть за жасминными зарослями, где сеидхе и торчали вот уже битый час. – Мы же договорились!

– Это ты договорился, – отрезал старший, – а я ни о чём не договаривался. И на такую дурь не подписывался.

– Вот точно, дури ты уже наворотил, – согласился Келен, – теперь слушай умных и делай работу над ошибками, сам же собирался.

– И долго нам ещё тут торчать, умный? – огрызнулся Алек.

– Не думаю. Значит так, давай повторим…

– Да помню я!

– Помнит он! Чего ты помнишь, баран? – без всякого почтения усомнился младший. – Сколько было говорено, хоть бы один роман прочитал, хоть бы самый завалящий. А туда же, за девушкой ухаживать!

– Я не ухаживаю, – мрачно отозвался старший.

– Оно и видно! Романтика, тебя спасёт только романтика, когда дойдёт? Иначе не видеть тебе эту Эли, как собственных ушей, даже хуже, потому что уши можно хотя бы в зеркале рассмотреть. Так что сиди и не пентюкай, понял? – Алек отвечать не стал, но и подняться больше не рвался. – Ну, наконец-то мозги включил! – возликовал младший. – Значит так, когда жрец скажет: «Если у кого-то есть возражения, пусть он объявит об этом сейчас или молчит вовек», ты…

– Я помню, – тихонько рыкнул старший брат.

Келен тяжко вздохнул, возвёл очи горе, но ничего путного добавить не успел, потому что там, под навесом, все как-то оживились, но тут же притихли, затаились, хотя никакого знака никто вроде бы не подавал.

А под кладбищенской оградой заныли-запели призраки. Полупрозрачные, едва видимые в лучах заходящего солнца силуэты, выстроившиеся шеренгой, покачивались в лад, плавно поводя поднятыми руками, будто под элегическими дуновениями ветра. Пение это а’Дагд весёлым бы никак не назвал, на его вкус, по покойнику так ныть, но собравшимся, видимо, понравилось. Дамы, даже решительная оборотница, разом достали платочки, промокая также разом и обильно заслезоточившие глаза. Наверное, их так пробрало к месту и не к месту, но часто повторяемое, слово «любовь». Собственно, кажется, вся песня из него только и состояла.

А от дома к навесу, грациозно покачивая мускулистыми бёдрами, продефилировали четверо купидонов, щедро и размашисто, как сеятели, усыпая дорожку лепестками роз. Ну а за ними, в пышном зеленоватом платье, с дурацким букетиком, который она обеими руками держала, с идиотской причёской, напоминающей не то башню, не то клумбу, а, скорее, башню-клумбу, а, главное, с характерной для этого сборища благолепно-счастливой улыбкой, шла Эли.

– Да стой ты! – прошипел Келен, крепко ухватив брата за ремень. – Рано ещё!

Алек скрипнул зубами, но всё же опять присел.

А девушка, чинно пройдя мимо скамей и зачем-то расцеловавшись с вампиршей, встала перед стариком, засветившимся лампой.

– Вот, сейчас всё… – шепнул младший а’Дагд.

К сожалению, «…начнётся» он дошёптывал уже в спину старшему, потому как Алек успел не только вскочить, но и из кустов выломиться. Звонкий шлепок Келена ладонью по лбу прозвучал аплодисментами сеидховской расторопности.

– Я против! – громко и чётко заявил старший, для надёжности хватая остолбеневшую таможенницу за руку. – Я против! – добавил, невесть зачем.

– Против чего? – вкрадчиво поинтересовался жрец.

– Чтобы эта женщина выходила замуж, – чётко отрапортовал а’Дагд. – Или как там у вас это называется?

– Невеста в белом, кретин! – громким шёпотом просуфлировал из-за кустов Келен.

– Я против, – ещё разок гавкнул Алек, ощущая под черепом странную, эхом отдающую пустоту.

– Да пожалуйста, – улыбнулась Эль так, как умела она одна – вроде бы губы и не двигаются, только на щеках протаивают ямочки. – Я и не собиралась. По крайней мере, сегодня.

– Ты не выходишь?.. Не берёшь?.. – промычал сеидхе, теперь на самом деле чувствуя себя бараном. Девушка подозрительно скромно опустила глаза, а ямочки стали глубже. – Но мне же сказали, что у вас свадьба… А кто тогда тут… того?

Эль, указала подбородком куда-то за спину а’Дагда – пришлось оборачиваться. Там, перед самым навесом, но ещё не дойдя до скамей, притормозил расфраченный Рарнег, а за ним, под ручку, вампирёныш и стриптезёрша. Что показательно, блондинка была в белом, да ещё с головой, замотанной кружевами, примятыми веночком.