Евдокия Филиппова - Посох Богов
— Я щи варю. Будешь?
Мать внимательно смотрела на дочь.
Предложение поесть вызвало ещё более сильный приступ тошноты. Тамара отрицательно покачала головой.
— Что-то я неважно себя чувствую.
Сухой язык еле поварачивался во рту.
— Что с тобой, доченька? На тебе лица нет. Пойди, приляг, — заволновалась мать.
Отвратительно громко звякнула ложка, брошенная матерью на стол. Словно кто-то вбивает в виски расклённый кол.
Быстро, знакомо шаркая тапочками по полу, мать прошла в Тамарину комнату, и ловко сняв покрывало с кровати, приготовила постель.
Невыносимо яркие жёлто-зелёные квадраты покрывала, казалось, впились в глаза.
Тамара легла на кровать лицом вниз и опустила пылающий лоб на стиснутые кулаки, так, что косточки до боли вдавились в лоб, и…словно потеряла сознание.
Очнулась она уже глубокой ночью оттого, что ущербная луна, повисшая высоко в небе, бесцеремонно заглядывала в незановешенное окно. Тамара посмотрела прямо на узкий, как кривая хищная ухмылка, серп луны. Словно принимая её вызов, откликаясь на её молчаливый призыв, она поднялась с кровати и подошла к окну, встав внутри бледно-голубой квадратной проекции. Косая лунная полоса легла возле её ног.
Сильно болела голова.
«Где-то в сумке должны быть таблетки».
Тамара взяла сумку, просунула руку внутрь и стала шарить по дну. Внезапная короткая острая боль ужалила кончик указательногоо пальца. Она отдёрнула руку и поднесла её к самому лицу.
На пальце темнел крошечный порез. Боль исчезла так же мгновенно, как возникла. Лишь малюсенькая бусинка крови повисла на коже. Тамара раскрыла сумку как можно шире и увидела… лежащий сверху нож.
Она удивилась. Совсем чуть-чуть. И осторожно взяла его.
Он был красив, этот нож. То, что он глубоко чёрен, Тамара поняла сразу. Широкий и короткий, опасно заточенный клинок, матово отсвечивающий неведомый металл, в высшей степени искуссно сработанная рукоятка, отделанная загадочными письменами.
«Красивая рукоятка».
Она не зря ходила каждую субботу в клуб Павла, и смогла определить происхождение рисунка. Это был ассирийский орнамент.
«Чёрное железо, метеоритное». Она вложила рукоятку в свою маленькую девичью ладонь и тихонько засмеялась, таким прекрасным показалось ей это зрелище. Слабый лунный свет играл на чёрной поверхности клинка зловещими матовыми переливами. Она вращала рукой с зажатым в ней кинжалом и смеялась призрачным смехом, любуясь совершенством изящных линий.
Порыв ледяного ветра взвил узорчатый тюль на окне. Свинцовый серп окончательно истончившейся луны холодно взирал на происходящее через корчущуюся в слабом лунном свете зановеску. Тамара взглянула сквозь неё в окно.
Слабый свет ночного светила лишал мир их настоящих красок. Только оттенки чёрного и серого, причудливые линии и формы веток и стволов.
Она заметила, что прямо напротив окна, под лунной тенью жасминного куста кто-то стоит. Кто-то из тех, кто существует только в вечной тьме. Среди застывших в нереальных изгибах ветвей угадывалась тёмная мужская фигура. Тамара напряжённо всматривалась в ночной сумрак, пытаясь разглядеть его.
Кудрявая борода…
Да это тот, чернобородый. Словно воплощение древнего хтонического божества, вампирический двойник кого-то знакомого…
Чернобородый не шевелясь стоял напротив окна. Тамаре показалось, что из посторонних шепчущих звуков, откуда-то издалека, она начинает различать слова…гладкие и скользкие, как ложь.
Из сумрачных глубин прошлого поднимались зыбкие, трепещущие в потоках проносящихся мимо столетий фантомы воспоминаний, то яркие, то смутные, то блёклые, то блестящие… Что-то невыносимо тягостное сгущалось над ней.
Смертельная усталость и полнейшее безразличие ко всему на свете овладели Тамарой. В эту ночь ущербной луны её вела чья-то чужая воля.
…Чернобородый человек выпрямляется, поднимает опущенную голову, проводит рукой по лицу…. Его лицо в крови. Он измучен. Но он улыбается ей:
— Моя прекрасная госпожа, моё совершенство… я одену тебя в виссонные одежы… я воздвигну трон…моя царица… Я никогда не оставлю тебя. Я буду искать тебя… вечно…
Сухой разрез тонких губ, сжатых непримиримо и страстно. Это был шёпот вечности.
Она чувствовала не просто любопытство, а что-то вроде узнавания.
…из глубин её памяти и водоворотов беспамятства, как бессвязные клочья доносились голоса, и призрачной чередой скользили смутные образы невообразимого прошлого, какие-то тёмные таинственные речения о жертвенном ноже…
… сладостная месть, предчувствуя, страхи, надежды, желания, рождённые в сумрачных глубинах её души, пьянящяя всепожирающяя любовь…
Удушливый комок подступил к горлу… Она словно чувствовала прикосновения жертвенного ножа к шее.
Охваченная ледяным гибельным восторгом, окутанная туманным флёром, Тамара слышит, как её собственный голос шепчет в ответ:
— Прощай, Гахидджиби.
И громко произносит:
— Казнить колдуна!
Его веки тяжело опускаются на потухшие глаза… Лицо становится зыбким и неверным, как туманная дымка, готовая вот-вот раствориться….
Где-то глубоко в мозгу слышится эхо инфернальной какофонии…
В ту ночь мне не спалось. Мне было, о чём подумать. Я вспоминала тёплую руку Валентина, его серые глаза, губы…. Шумер, Инанну, Намму, жезл, повязку «Прелесть чела», золотые запястья… Мысли путались. Я уснула.
Обрывки дневных воспоминаний расплылись в зыбкий мираж…
Мы с Валентином сидим в автобусе. Он сжимает мою руку в своей ладони, тепло которой, как его любовь, проникает в моё сердце.
На конечной мы выходим.
Воздух прохладен и тих. Всё ещё держась за руки, мы переходим дорогу, ступая по перекатывающемуся под ногами щебню. Тончайшая бархатная пыль при каждом шаге вздымается вокруг ног как туман забвения. Мы спускаемся по насыпи и направляемся к сосновому бору.
Мы входим в лес, как в волшебную страну, где нас никто не потревожит. Там, среди высокоствольных сосен, ступая по мягкой подушке мха, утопая ногами в мягкой хвое, не ощущая тяжести собственных тел, мы чувствуем лишь то, как близки друг другу. Мы разговариваем без слов.
Благородные сосны поют в нашу честь древний гимн, качая кронами и поскрипывая стволами. Небо и солнце над нашими головами торжественно сияют. Жёлтая песчаная дорожка сама ведёт нас вглубь леса. Сосновый запах щекочет ноздри, птицы щебечут среди ветвей. Под ногами шуршит пожелтевшяя прошлогодняя хвоя. Мы идём и идём вперёд, не думая о дороге, не выбирая путь. Дорога сама ведёт нас.
