Ульяна Соболева - Венганза. Высшая мера
Не знаю, как я осмелилась, но я приподнялась и прижалась к нему всем телом, пряча лицо на груди и вдыхая его запах.
— Мне плохо, мне так плохо без тебя, — прошептала я, чувствуя как самой смешно от этих слов. Кому я жалуюсь? Ведь он хотел, чтобы мне было плохо. Догадка оказалась чудовищной. Отшатнулась и посмотрела ему в глаза:
— Зачем? Зачем ты это сделал? Чтобы я задохнулась в агонии? Видеть, как я медленно умираю и ломаюсь от твоей жестокости? Лучше дайте мне еще порошка, и так я заработаю для тебя больше денег. Ты же хотел, чтобы меня покупали! Или этого недостаточно?
— Это лекарство снимает ломку, — Диего отстранился от меня, — больше в клуб не поедешь. Останешься здесь. Хватит. Отдыхай. Потом поговорим.
Он ушел…а я не знала, что больше его не увижу.
Глава 24
Вся жизнь перевернулась с ног на голову. День перемешался с ночью, добро со злом, правда с ложью, а любовь с ненавистью. Все грани размылись настолько сильно, что невозможно было отличить черное от белого. Существовал только багрово-алый цвет. Цвет безумия. Теперь я абсолютно четко осознавал свою зависимости от Марины. Она словно бежала по моим венам, заставляя задыхаться от страсти и ненависти. Её зависимость от наркотиков раскрыла глаза на происходящее. Я превращался в такое же чудовище, каким был её отец. Изначально, только составляя план, такой исход мог оказаться идеальным: Марина Асадова — растоптанная, униженная, лишенная всех близких людей и благ, медленно становилась падшей женщиной. А сейчас? Чего я хотел сейчас? Смог бы я снова поверить ей когда-нибудь? Простить предательство? Зачем я вновь доверился женщине, ведь такое уже было со мной однажды? Только агония от предательства той, которую сначала мечтал уничтожить, а затем построить с ней жизнь, оказалась невыносимей боли, что причинила мне Пенелопа. Впервые я не знал, как поступить дальше.
Занимаясь делами банды, частично забывал о том аду, в который погрузил нас обоих. Но даже круговорот сделок, встреч, бумаг и решения проблем не позволял полностью изолировать мысли от того, что тянуло меня в пропасть. Падать одному на самое дно не входило в мои планы. Не зависимо от исхода этой истории, Марина отправится со мной в самую глубь ада. Отпустить её — означало погрузиться в беспросветное безумие. Когда она находилась рядом, мне становилось легче дышать. На какие-то мгновения удавалось даже забыть обо всем, что стояло между нами, но затем снова огненным шаром пронзала ненависть, поглощающая все светлое, просыпающееся от её близости. Меня лихорадило от чувств, выворачивая наизнанку. Убегал от неё подальше и задыхался от нехватки кислорода, как загипнотизированный следовал обратно на её зов, не зная, чем закончится наша следующая встреча. Я хотел клеймить её тело, поработить дух и смыть своими ласками все воспоминания о прикосновениях другого. Стоило представить, как к её молочной коже прикасались чужие руки и губы, как перед глазами всё чернело. Я не контролировал себя в эти моменты. Могло произойти все, что угодно, за что позже я не простил бы себя никогда. Постепенно эти вспышки поддавались все большему контролю Марининого присутствия и её голоса. Было в ней нечто неземное, способное заставить сердце биться в нужном ей ритме, даруя успокоение. Стоило лишь заглянуть в зеленые глаза, дотронуться до шелковой кожи — и все произошедшее начинало казаться страшным сном. Но простить её полностью, забыв о предательстве, я не мог. Не важно, как сильно хотело этого моё сердце, гордость не могла забыть. И не сможет никогда.
Наблюдать за тем, как Марина избавлялась от зависимости, оказалось ещё сложнее, чем бороться с собственными демонами. Смотреть, как её бросало в жар и трясло от ломки, было невыносимо. В таком состоянии я не мог ненавидеть её, но и осознание того, что ничем не мог ей помочь, сводило с ума. Единственное, чего желал в тот момент, это вернуть ей здравый рассудок. Видеть Марину такой же, какой помнил мать, как выяснилось, тяжелее, чем представлять с другим мужчиной. Дни протекали в тумане, который и не думал рассеиваться из нашей жизни.
Так бы все и продолжалось, если меня не привел в чувства звонок из больницы. Три слова, способные заставить очнуться от любого сна и взять себя в руки: "Состояние Луиса ухудшилось". После предательства Марины я ни разу не появился в палате брата. И теперь, ненавидя себя за то, что поставил бабу превыше семьи, отложив все дела в сторону, гнал на максимальной скорости в больницу к брату. Мысленно повторял снова и снова "только бы успеть". Не знаю, кого я просил в этот момент, Бога или чёрта, но мои молитвы были услышаны, и сердце брата все ещё билось, когда я появился на пороге его палаты.
— Как он? — спросил, не глядя на врача, только переступив порог, через мгновение оказался у кровати Луиса.
Во внешнем виде брата ничего не изменилось. Все та же болезненная бледность, худоба, и выражение абсолютного спокойствия на лице, только вот воздух вокруг него стал ощутимо плотнее, словно сжимая его в тиски.
— Состояние критическое… — тихо проговорил доктор Брукс.
— Что это значит? — резко поднял глаза к мужчине, стоящему напротив меня.
— Если нам не удастся довести его до стабильного состояния, тогда время может пойти даже не на часы, а на минуты, — не отводя взгляда, ответил Брукс.
— То есть, он умрет? — всё, что угодно, но только не это. Я не готов отпустить единственного человека, который всю свою жизнь посвятил мне и всегда оберегал от всех бед. Кто бы там не распоряжался человеческими жизнями, пусть он заберет меня, но только не Луиса.
— Мы будем бороться за его жизнь. Но вы должны понимать, что после стольких лет комы шансы на выздоровление вашего брата, ничтожно малы, — сжал сильнее в пальцах папку с бумагами доктор Брукс. — На моем опыте не было ни единого случая подобного выздоровления.
— Тогда сделайте всё, чтобы он стал первым, — сжил крепче зубы, удерживая себя от того, чтобы не вцепиться в мужчину, от которого зависела жизнь моего брата.
— Мы делаем всё, что в наших силах, — словно не замечая моего гнева ответил Брукс. — За ним ведется постоянное наблюдение.
Не важно, как сильно сопротивляюсь, но именно сейчас от меня ничего не зависит. Понимая, что это, возможно, последние минуты, когда брат ещё может меня услышать, обошел кровать, усаживаясь в кресло и дотрагиваясь до его тонкой руки.
— Могу я остаться с ним наедине? — поднял голову к доктору Бруксу, дожидаясь его согласия.
— Да, конечно. Через десять минут зайдет медсестра проверить его, — кивнул он, покидая палату.
— Спасибо, — провел второй рукой по длинным пальцам Луиса.
