Валентина Герман - Ведомые светом
Терлизан улыбнулся уголками губ и интимно склонился к ней в ответ.
— Сейчас не выйдет, Илли. Может быть, позже.
Его теплое дыхание согрело ее кожу, посылая насыщенную волну неприязни по всему ее телу. Она вдруг представила, как он касался Диадры, как целовал ее, так же обдавая своим дыханием, и ее передернуло. Она резко подняла голову и отвернулась с отвращением.
Как, как Диадра могла желать такого мерзавца, как он?.. Как могла довериться ему, как могла видеть в нем что-то кроме его лживой, низкой, гнилой сущности?.. Как могла верить в него до сих пор, в то время как он продолжал рушить жизни вокруг себя с ужасающим безразличием и расчетливостью?..
Сколько же еще в ее жизни он должен был растоптать и разрушить, скольких еще дорогих людей отнять у нее?
И когда, когда Боги наконец соблаговолят ей, дав шанс покончить со всем этим?..
Ожидание растянулось надолго. На минуты, затем на часы. Фургон уже давно остановился, но выводить их наружу, по-видимому, никто не собирался. Наемники по-прежнему играли, разменяв уже, наверное, сотый кон. В какой-то миг Иллиандра почувствовала, как у нее против воли смыкаются веки. Еще немного она пыталась бороться с собою, но в конце концов забылась, проваливаясь в пустой, тревожный сон.
Глава 14. Эшафот
Проснулась Иллиандра от толчка и не сразу поняла, где находится. Потом, осознав, встрепенулась, тут же привлекая к себе взгляды и Терлизана, и Плоидиса.
— Что… что происходит?
— Все по-прежнему, Илли, — ответил ей Плоидис. — Хотя похоже, снаружи собирается внушительная толпа.
Иллиандра прислушалась: и впрямь сквозь плотно прикрытую дверцу до них доносился приглушенный гомон десятков или даже сотен людей. Рот ее наполнился мерзким привкусом.
— Похоже, Ренос в самом деле решил устроить представление.
Дверца фургона распахнулась, и яркий свет хлынул внутрь, частично заслоненный темным силуэтом.
— Ну что, готовы? — довольно осведомился Ренос и кивнул наемникам: — Развяжите им ноги и выводите на помост. Наверху ноги заковать — еще не хватало, чтобы исполнители главных ролей сбежали посреди спектакля. А, и да, вот еще что: кое-кто любезно сообщил мне, что наша принцесса успела уже разжиться еще одним кинжалом. Будьте добры, избавьте ее от этого опасного предмета.
Иллиандра кинула гневный взгляд на Терлизана, но тот притворно возмутился.
— Почему сразу я, Илли? Я все это время провел вместе с вами.
Ренос хмыкнул.
— Это и вправду не он. На тебя пожаловался обворованный бедняга.
— Чтоб он сдох, — злобно и совсем не по-королевски вырвалось у Иллиандры.
Ренос криво усмехнулся и, еще раз кивнув стражникам, выпрыгнул из фургона.
Отыскать кинжал наемникам, разумеется, не составило труда. Не прошло и пары минут, как ее вытолкнули наружу, в ослепительно яркое утро, в эпицентр шумевшей толпы, издавшей единый вздох, как только девушку провели наверх по ступеням и ее лицо разглядели. Иллиандра огляделась, привыкая к солнечному свету, и осознала, что стоит посреди главной площади Авантуса на скоро возведенном дощатом помосте. Прямо позади нее, за витым кованым забором, словно в насмешку — так близко и так недоступно — высился королевский дворец.
Помост был весьма просторным для эшафота; на одном конце стояла сейчас она, на другом — Ренос и скрытый под темным плащом палач. Между ними вдоль края протянулась укрепленная на столбах перекладина высотой в человеческий рост.
Новый, еще более тревожный вздох толпы возвестил о том, что рядом с нею появился еще один пленник. Плоидис.
Иллиандра вдруг заметила возле деревянной перекладины свернутые кольцом веревки. Ее затрясло.
— Нас повесят, — прошептала она, и голос ее сделался слабым и сиплым. — Плоидис, нас повесят…
— Нет, Илли, — как-то мягко, но в то же время бесцветно ответил Плоидис. — Это не виселица.
Что это, Иллиандра узнать не успела. Один из наемников сдернул с нее плащ, бесцеремонно распарывая кинжалом рукава, застрявшие на связанных запястьях. Новый вздох прокатился по площади. И даже Плоидис, за долгую, но темную ночь так и не сумевший рассмотреть ее новую стрижку, теперь воззрился на нее с изумлением. В его глазах отразилось что-то странное, темное и тяжелое, губы сжались в тонкую линию. А взгляд Иллиандры в ответ стал отчего-то виноватым. То ли от стыда, что он видел ее такой, то ли оттого, что она понимала его чувства — ярость и бессилие — но уже ничем не могла утешить его теперь.
Терлизан присоединился к пленникам последним, но его появление уже не вызвало никакой реакции у толпы. Ноги всех троих оковали кандалами на длинных цепях: теперь они могли перемещаться по эшафоту, но не сойти с него. И когда наконец все приготовления были закончены, Ренос сделал шаг вперед и заговорил в тишине, волной растекшейся по площади.
— Плоидис де Консуэло! Сверженный монарх, лишенный власти решением твоего народа! Я, Ренос Ратье, освободитель Авантуса и Лиодаса, приказываю тебе: поклонись своему свободному народу!
Лишь усмешка заиграла на губах Плоидиса. Несмотря на кандалы и веревки, опутывавшие его, он стоял, гордо подняв голову и смотрел на Реноса так, словно тот был всего лишь пылью под его ногами.
— Мой народ всегда был и будет свободен. Но кто дал тебе власть свергать меня, Ренос Ратье? Лишь Боги властны над королями.
Ренос расхохотался.
— И сегодня Боги действуют моей рукой! Власть не должна обретаться божественным предписанием, ибо король — не Бог и не его наместник, он — человек! — теперь Ренос обращался к толпе вокруг себя, и Иллиандра с отвращением понимала, что его талант убеждать массы, который когда-то возвысил Архитогора, теперь грозил погубить самого дорогого человека на свете для нее. — Он всего лишь человек, из плоти и крови, такой же, как и все мы! И я докажу это вам, всем, каждому! Тем, кто верит, кто страшится, и тем, кто поклоняется лицемерному лжецу, словно истинному образцу добродетели!
— Это всего лишь слова, Ренос, — невозмутимо заметил Плоидис. — Лживые, беспочвенные, громкие слова, облеченные в красивую форму. Ты прав в одном: я действительно человек. Меня можно заковать в кандалы, можно выставить на обозрение в таком виде, в котором люди не привыкли видеть меня. Но даже здесь, сейчас, ты не сможешь лишить меня главного: любви к Лиодасу и веры в свой народ, — и Плоидис, так же, как Ренос чуть раньше, перевел взгляд на площадь, обращаясь к толпе. — Я верю в вас, мои подданные. Я верю в Лиодас. И что бы ни случилось здесь, на этом нелепом эшафоте, я останусь вашим королем, коль скоро ваша вера в меня будет столь же сильна, сколь и моя любовь к нашей общей земле и к нашему народу.
