Елена Саринова - Мир оранжевой акварелью
Подружка моя в ответ сначала дернулась, хлебнув водицы, и по шею ушла в глубину:
— А Пентора — уже «вчерашний день». Мы с Тито этот вариант обсудили, — ух ты, ничего себе: «они с Тито». Марит, догадливо смутилась. — А что?.. Нет, я ему ничего такого не обещала и вообще… Просто, туда и в правду, опасно. Никип, конечно, из мужской гордости, меня с «отлучкой» этой не продаст, но, монна Фелиса, она — умная.
— Вот и я о том.
— Я теперь в Диганте махну. Прямо через перевал.
— Куда-куда? — я сама теперь едва не поперхнулась. Марит удивленно повторила:
— В Диганте. У Тито там брат с женой свою гостиницу держат. На главной улице.
— Мама моя. И ЭТО отсюда недалеко?
— Ну, от перевала миль десять… Зоя?
— Марит… У моего любимого мужчины там — своя фарфоровая мастерская.
— О-о, — удивленно открыла она ротик. — Как раз из твоей песни куплетец. Так бабушка моя про «неизбежный рок» говорит. А как твоего этого зовут?
— Виторио Форче, — вышло, после «рока», как приговор.
— Не знаю такого. Его, наверное, дед знает. По одному ж профилю…
— Марит, а вот об этом…
— Ой, да, молчу я, — брызнула она в меня водой.
— И вот тебе от меня спасибо, — ответила я ей тем же. — И еще, знаешь, что: не снимай пока с шеи свой кулончик с аметистом.
— Да я и не собиралась — он мне в половину первого жалованья вышел… А почему?
— Потому что, искать тебя могут и с помощью магии, — глубокомысленно вздохнула я.
Марит одарила меня очень внимательным взглядом:
— Так а это, значит…
— Угу. От нее защита.
— А ты…
— Нет, Марит, я — не маг. Просто, немного… разбираюсь.
— А-а-а, — протянула она и первой дернулась к береговой проплешине тростника. — Всё, накупались, Зоя — надо в Коп еще до побудки «языков с глазами» успеть.
Однако на берегу нам пришлось задержаться. По причине вполне уважительной — мы прятали наш «маскарадный трофей». То, что от него до этого места осталось. Потому как сапоги я давно по пути раскидала, а клюв с треуголкой еще раньше остались валяться в кустах, недалеко от Розе Бэй.
Треск в тростниковых зарослях мы с Марит расслышали как раз в тот момент, когда с победно-надсадным воплем закидывали в противоположную от него сторону тяжеленный камень. Именно его мы и «декорировали» связанными в узлы штанами с камзолом. И обе одновременно развернулись. Тростник в ответ дернулся и замер.
— А, ну, вылазь!
— Марит, а кто это? Ты его…
— Догадываюсь. По макушке, — вытирая со лба пот, процедила та. — Или по пиявкам соскучился?!
Даже я после таких слов нервно от зарослей дернулась. Не говоря о том, к кому напутствие обращалось:
— Ой! А-а! Ой!
— Ага!
И «макушка» обозначилась уже сама: выгоревшая, обросшая и лохматая. Как и положено пацаньей макушке в самый разгар чидалийского лета. К ней, впрочем, и все остальное прилагалось, насквозь промокшее и стремительно вылетевшее прямо на нашу песочную полянку. Последним из кровососного логова просвистело длинное кривое удилище:
— Ой, ой, ой, — на всякий случай огласился малец, и растерянно замер прямо напротив. — Здрасьте, Марит и…
— Не твое хобячье дело.
— Хобье, — машинально поправила я.
Мальчишка, дернув плечом, вздохнул:
— А я тут окуньков…
— И как давно? — угрожающе сдвинула Марит брови.
— Что?
— Окуньков в этом тростнике ловишь? А, Вертун?
— Так… не-ет, — ярко заалевшая физиономия оповестилась обратным.
Мы с Марит обменялись хмурыми взглядами:
— В этом месте ничего не меняется, — закатила она к небу глаза. — Послушай меня, Вертун: если кому-нибудь об увиденном…
— И услышанном, — вновь встряла я.
— Ага. То, я тебе те части, которыми ты постоянно не туда вертишь…
— Марит, я все понял! — дернулась кривая уда. — Да и Мадонна меня уже и так наказала: я там свой котелок утопил.
— Мадонна его наказала! Я — все одно — ближе. И злее. Ты ж меня…
— Знаю!.. Ну, так я… пойду? — и попятился тылом вперед. — У старой мсонги раки хорошие… еще со вчера…
— Иди. И ты меня понял!
Лишь удилище вновь просвистело. Я же нахмурила ему вслед лоб:
— А скажи мне, Марит…
— Он не расскажет, — глядя на скачущего вдоль берега мальца, заверила она.
— Да я не про то. Что за слово такое «мсонга»?
— А-а, — обернулась ко мне Марит. — А ничего так, юбка у нас получилась из плащика… Слово? Понятия не имею — здесь так запруды зовутся… А что?
— Да просто стало интересно. Это ведь — не исходный итальянский.
— А кто его знает?
А вот я это знала точно. Потому как прекрасно запомнила: «две поперечные перекладины на основах — символ препятствия, то есть, мсонга». А язык — древний накейо… Неужто и они тоже здесь, когда-то?.. Тогда б стало ясным, почему на душе спокойно.
— Так мы идем или нет? Здесь лучше берегом и на дорогу не подниматься.
— Угу.
— Ой, и, Зоя, осторожно — смотри себе под ноги. Потому что…
— Змеи, скорпионы?
— Если бы, — обернулась Марит. — Коровьи лепёхи. Козьи я и не считаю…
— Ой… мама моя, — огромная пшеничная собака, зевнув, села сбоку от низкого крыльца. А вот это — совсем интересно. Видимо, нам обоим. Потому как и я, и она продолжили друг на друга коситься. — Ты кто? — умнее ничего спросить не нашлось и я осторожно протянула только что обнюханную ладонь обратно, в направлении лохматой морды. Собака вперилась в меня недоуменным взглядом. — Ну, так… а дальше то что?.. — в мои пальцы вновь показательно ткнулись. — Угу. И меня еще Зоя зовут. А ты, наверное — охрана мессира Беппе? И, безусловно, внушаешь уважение и… — «охрана» заинтересованно приподняла бровь. Я — обмерла. — Мама моя… И как же ты на одного человека похожа… У тебя еще и глаза — карие. Нет, я точно — свихнулась, раз такие сравненья…
— Зоя, ты… ага, вот ты где! — дверь, наполовину открывшись, явила нам довольное кудрявое личико. Потом и остальную Марит. — О, а вы уже познакомились? — не глядя, шлепнулась она рядом на крыльцо. — И как быстро то. Привет, Малай.
— Так это — кобель?
— Ага. Дедов волкодав. Остальные два — на хозяйстве. У него на «неприкосновенности границ» — бзик. Даже коза, Салоха, на незнакомцев орать приучена… Зоя?
— Что, Марит? — оторвала я взгляд от прищуренного на солнце Малая.
— Ты, часом, не передумала? А то, может, со мной — в Диганте? Работа обеим там…
— Не-ет.
— Нет? — уточнила Марит. — Вот и ладно. А как родишь, и если до той поры не поумнеешь, я тебя к себе заберу. Вместе будем воспитывать.
— Кого? — уставилась я на нее.
