Кошка Белого Графа - Калинина Кира Владимировна
На этом потрясения не кончились.
Альрик сделал знак, и чиновники в дворцовых мундирах почтительно подвели к нему кавалера Болли с дочерью. Кавалер пыжился от гордости, задрав свою короткую бородку, на личике барышни застыла кукольная улыбка. Альрик взглянул на нее и повернулся к залу:
– Господа! Сегодня у нас двойной праздник. Я рад взять на себя приятную обязанность объявить о помолвке графа Рауда Даниша-Фроста и девицы Эмелоны Болли!
Меня как молнией ударило.
Нет же! Это с графом Скадликом у нее должна быть помолвка! Он вился вокруг, будто слепень, он посылал подарки, о нем говорила старуха Гиннаш, соблазняя Эмелону графским титулом. О нем, а не о Рауде Данише! Который стоял рядом с таким видом, будто его все это совершенно не касалось.
Болли сунулся к королю, в один миг превратившись из обласканного судьбой гордеца в лебезящего холопа. Альрик засмеялся и хлопнул его по плечу:
– Разумеется, советник. Благородной девицы Эмелоны Болли!
Он подошел к своей бывшей фаворитке, и Эмелона побелела так, что, казалось, сейчас лишится чувств, однако сумела присесть в безупречном реверансе. Альрик взял ее ручку, подержал и вложил в руку Даниша.
– Музыку! – велел он. – Граф, пригласите свою нареченную на танец.
Оркестр заиграл легкую красивую мелодию, какую часто исполняют на свадьбах. Музыка взмывала ввысь и искрилась, как морская волна в солнечный день, а мне хотелось, чтобы балкон под музыкантами рухнул.
Даниш и Эмелона вели себя в полном соответствии с этикетом – каждое движение, каждый жест отличались безупречностью. Их танец можно было показывать на уроках в гимназии. На губы Эмелоны вернулась вымученная улыбка, граф не утруждал себя фальшивым выражением радости. А я смотрела и не могла поверить. Зачем? Он же знает, что ему готовят!
Закончив танец, Даниш возвратил Эмелону отцу, даже снизошел до обмена парой слов с будущим тестем, а затем оставил обоих Болли. Но в какую бы сторону он ни двинулся, его сразу окружали придворные. Поздравляли, расспрашивали, ехидничали – или всего понемногу?
Через полчаса он не выдержал. Остановил лакея с подносом, залпом осушил бокал и покинул бальный зал.
Но я решила, что не дам ему уйти без объяснений.
Лакея с перевернутым бокалом на подносе Рауд замечал уже не в первый раз, но подозвать не спешил. Перевернутый бокал означал: есть сообщение. А рядом все время кто-то крутился. После королевского объявления, подобного грому среди ясного неба, его не оставляли в покое ни на минуту. Вот и сейчас новоиспеченного жениха взяла в плен баронесса Кинглер и ее кружок престарелых сплетниц. От их въедливых расспросов и взглядов, горящих жадным любопытством, мутило.
Рауд решил, что терпел достаточно.
– Дамы, – он низко склонил голову. – Прошу меня извинить, но я должен переговорить с невестой!
И двинулся прочь, не слушая несущегося вслед кудахтанья.
На ходу сделал знак лакею. Тот услужливо приблизился. Рауд взял бокал с белым вином. Вино было как вода. Пока он пил – судорожно, быстро, на показ – лакей произнес, почти не разжимая губ:
– Вас ожидают в северном тупике Фиалковой галереи.
Рауд со стуком поставил пустой бокал на поднос рядом с перевернутым и решительным шагом направился к выходу. Пусть думают, что у Белого Графа нервы не выдержали и он бежит от позора.
Но что за срочность – прямо во время бала?..
Идти пришлось далеко. Фиалковая галерея, устроенная вдоль восточной стены дворца, была одной из самых уединенных. Здесь часто назначали встречи влюбленные пары, и Рауд не удивился, увидев в конце коридора даму, закутанную в кружевное покрывало. Если сюда забредет посторонний, решит, что у Белого Графа свидание. Дама прятала лицо, однако Рауд узнал госпожу Ламперк, компаньонку супруги министра Кальбера.
Госпожа Ламперк была давним агентом канцлера Соллена.
Дождавшись, когда Рауд подойдет вплотную, она поднялась со скамьи в круглой нише, выстланной фиалками, и заговорила, приглушая голос:
– Тот, кто занимался интересующим вас делом, сегодня найден мертвым. Судя по всему, несчастный случай. Но известное вам лицо в сомнении. Здесь записано то, что погибший успел собрать. Бумага самоуничтожится, читайте скорее!
Она вложила ему в руку скатанный в трубочку листок и, подхватив юбки, торопливо удалилась.
Прежде чем вскрыть послание, Рауд постоял, прислушиваясь. Даже в лучшие дни он почти не чувствовал дворец – противоположные стихии взаимодействуют плохо. Однако присутствие соглядатая в опасной близости уловил бы и сейчас.
К счастью, все было спокойно. Рауд развернул трубочку и вгляделся в мелкие торопливые строки.
Из записки следовало, что Эйлейв Болли много лет занимался морской торговлей. Сам водил суда вокруг всей Оссидены, был своим человеком в прибрежных княжествах. Возил чай и кофе из Южной Земли и пряности с Закатных островов. Рауд задумчиво кивнул: маршруты дальние и опасные, но смелый и ловкий человек мог сделать на них состояние.
Случалось, Болли не видели в Ригонии по нескольку лет. Из одной такой длительной отлучки он привез красавицу-жену и новорожденную дочь. Члены команды, которых удалось разыскать автору записки, уверяли, что капитан выкупил танцовщицу из портового кабака в одном из южных княжеств и женился на ней – уж очень была хороша. Какого она роду-племени, никто сказать не мог. Болли звал жену Чи, а дочери дали эйланское имя Эмелона.
Вскоре Чи заболела и умерла. Дочь была очень на нее похожа, и Болли в малышке души не чаял. Из каждого плавания привозил ей разные диковины, но, когда ему советовали осесть на суше, чтобы быть рядом с девочкой, отмахивался, говоря: «Я родился в море и умру в море». И вдруг семь лет назад он ни с того ни с сего продал оба свои судна, купил виноградники и занялся винной торговлей и разного рода спекуляциями.
Агент Соллена не поленился выяснить обстоятельства и узнал, что полугодом раньше на барк Болли пришел новый карго-мастер – помощник, ведающий учетом грузов. Некий Агмунд Хьяри, ушлый малый с мутным прошлым. Этот Хьяри был наполовину даз, как нетрудно догадаться по его фамилии. Со своими не знался. Но, как у дазской братии водится, приворовывал у хозяина и жульничал с товаром.
Открылось это случайно, где-то на полпути от Закатных островов к Ригонии. Вышел скандал с поножовщиной. Хьяри чуть не зарезал хозяина, за что был высажен на необитаемом острове посреди океана. Ему оставили все, что положено в таких случаях, а сами благополучно вернулись домой.
Члены команды в один голос твердили, что хозяин был доволен и полон планов. А буквально через месяц или два заявил, что с морем покончено.
«И вот что любопытно, – писал агент. – В Кайлане, на родине господина Болли, все уверены, что Агмунд Хьяри был его лучшим другом, чуть ли не побратимом, который погиб по его вине, о чем господин Болли глубоко сожалел. Движимый раскаянием, он поставил над могилой Хьяри, похороненного там же, в Кайлане, роскошный мраморный памятник. При этом моряки, ходившие с господином Болли к Закатным островам, клянутся, что за Хьяри не возвращались и никаких сведений о его судьбе не имеют. У бывшего карго-мастера осталась старуха-мать, и господин Болли пристроил ее кем-то вроде дуэньи к своей дочери».
Агент намеревался собрать все возможные сведения об Агмунде Хьяри и подумывал о вскрытии могилы…
Дочитывая последние строки, Рауд вдруг понял, что он не один. Он скомкал листок в кулаке, ощутив, как тот рассыпается в труху, и быстро обернулся.
– Кошка! Что ты тут делаешь?
Ее мех был облаком лебяжьего пуха в снежных искрах, бирюзовые глаза горели негодованием.
– Давно ты здесь? – уточнил Рауд.
Она сердито мявкнула. Потом приподнялась на задних лапах и повернула голову к узкому кривому оконцу.
– Нет, Кошка, разговаривать мы сейчас не пойдем, прости. Я слишком устал.
Видела ли она госпожу Ламперк? Едва ли. А вот как он читал, наверняка видела. Но пошла следом не для того, чтобы разузнать, куда и зачем он сбежал. И сердилась не из-за таинственной записки.
