Вирджиния Кантра - Морской лорд
— Блюда вечера сегодня: лафарь[3] с каперсами и мясной суп с овощами. Кабинки все заняты, но я могу раздобыть вам столик. Если конечно вы не хотите присоединиться к твоему отцу и Люси?
Калеб прищурился. Барт Хантер выходил из дома в поисках алкоголя, отнюдь не еды или компании. Вечера, по большей части, он предпочитал просиживать в баре при гостинице.
— Папа здесь?
Реджина кивнула.
— В углу.
Калеб оглядел обеденный зал. Дилан вышел из кухни и взял пару тарелок с раздачи. Калеб подавил смешок при виде своего изящного старшего брата, сына селки, хранителя моря, обслуживающего столики. Он унес тарелки в угловую кабинку, из которой виднелся фланелевый рукав и светлые волосы его сестры.
— На этой неделе они приходили почти каждый вечер, — продолжила Реджина.
Калеб сжал челюсти. Не так давно он вытаскивал отсюда отца, потому что тот бил бутылки за этой самой стойкой.
— Он доставляет вам какие-то неудобства? — спокойно спросил он.
— Нисколько, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Он изменился, Кэл.
Калеб что-то проворчал, наблюдая неожиданную семейную сцену.
— Он снова собирается посещать собрания анонимных алкоголиков в церкви?
— Откуда мне знать.
Калеб потер тыльную сторону шеи.
— Хорошо, я поговорю с ним.
— Дилан говорит, что он действительно хорошо заботится о Люси, — заметила Реджина.
— Тогда это его первый раз, — Калеб отклонился в сторону, чтобы разглядеть сестру, сидевшую напротив отца в кабинке с высокими спинками. Что-то в цвете ее кожи, в выражении глаз, насторожило его.
— Она как-будто немного не в себе.
— Она была больна, — пожала плечами Реджина.
— Мы сядем вместе с ними, — сказала Мэгги.
— Я не хочу, чтобы ты что-нибудь подцепила, — беспокойно нахмурился Калеб.
— О, пожалуйста, — сказала Реджина. — Люси в порядке. Ник сказал, что ее класс провел большую часть дня на открытом воздухе.
Мэгги коснулась руки Калеба.
— Я хочу сидеть с ними. И они должны услышать наши новости.
— Что за новости? — пристальный взгляд Реджины метался между ними.
Темные глаза Мэгги сияли. Ее губы изогнулись в улыбке.
— О, мой Бог, — Реджина широко раскрыла рот. — Вы…
Мэгги кивнула, ее улыбка стала еще шире.
— Ждем ребенка.
От радости на ее лице, гордости в ее голосе, у Люси слезы навернулись на глаза.
— О, это чудесно. Разве это не чудесно? Они ждут ребенка, — она улыбнулась Конну сквозь слезы. — Я стану тетей дважды!
— Ребенок — это благословение, — согласился он. — Которого у нас было слишком мало.
Люси нетерпеливо мотнула головой.
— Я не говорю о рождаемости среди селки. Я просто рада за них. Разве ты не рад?
Брови Конна поползли вверх.
— Я рад за всех нас.
Она раскрыла рот. И закрыла его. Возможно, такой скудный отклик это отличительная черта всех селки. Или черта принцев. Или парней.
Он посмотрел на нее, слегка улыбнувшись, забавно и ласково. Поддразнивая ее.
Сердце перевернулось у нее в груди.
— Мой лорд Конн, — Грифф вышел из сторожевой башни и направился через внутренний двор. Он коротко поклонился Люси прежде, чем повернуться к Конну, глаза на его широком лице выглядели мрачно и серьезно. — Ронэт обнаружил новый проход к северо-западу отсюда.
Лицо Конна застыло.
— Он здесь?
— В зале, лорд.
Конн отпустил руки Люси и встал.
— Мне нужно это проконтролировать. Ты…
— Со мной все будет хорошо, — заверила его Люси. — Я буду… сажать свой розовый куст или что-нибудь еще, пока тебя нет.
Он вознаградил ее улыбкой за понимание.
— Пусть Йестин поможет тебе копать, — бросил Конн через плечо, уходя с Грифом.
Она смотрела, как они прошли через арку, их тени растянулись на вымощенном камнем пространстве внутреннего двора. Вода в фонтане журчала и текла. Водная гладь отражала только небо и башни замка.
Люси вздохнула и попыталась вспомнить свою семью в лицах, цепляясь за их образы, хранившиеся в ее сердце и памяти, представляя их радость и беседу. Скучали ли они по ней?
Но нет, у них была кукурузная дева, клэйдхэг Люси. Она сидела там, с семьей Люси. С лицом Люси. Ревность крохотным червем раскручивалась внутри и точила ее сердце.
Глубоко вдохнув, она сосредоточилась на серебристой поверхности воды. Думай о детях. Думай о племянницах и племянниках, о маленькой девочке с черными глазами Дилана, о маленьком мальчике с тихой улыбкой Калеба. Она уже практически видела их, крепкие пухленькие ножки и маленькие неряшливые ручки и кожа, гладкая как яйцо или внутренняя поверхность раковины. Ее сердце было наполнено любовью и нежностью к ним, к этим детям, которые всегда будут знать, что родители любили их.
Вода замерцала на глубине и глубже…
— Как мило, — голос — тот голос — вошел в ее мозг, словно железное лезвие, и распорол горло. Люси открыла рот, но не смогла закричать. — Как жаль, что они не доживут до своего рождения.
Живот скрутило. Сознание сжалось от ужаса. Этого не может быть. Го не должен быть здесь. Они же запечатали источники.
— О, я не здесь, — довольный смех Го разил, словно зубья ржавой пилы. — Я сейчас на пути в Конец Света, собираюсь навестить твою семью. Раз уж ты не смогла выбрать для этого время.
Люси затрясло, она съежилась от страха и чувства вины, словно медуза, брошенная под палящим солнцем.
— Ты знаешь, что я с ними сделаю, когда доберусь туда? С жалким недоразумением в виде твоего отца. С отважными старшими братьями и их сучками.
Вода помутнела и потемнела.
— Может, я даже позволю тебе наблюдать…
Живот Люси крутило, как воды фонтана. Она видела сцены, дурные, ужасные, отвратительные картины, колеблющиеся у поверхности воды: сражающийся Дилан и кричащая Реджина, окровавленный Калеб. Мэгги, бледная и раненная, рыдает, как будто ее сердце вот-вот разобьется на части.
— Нет! — кричала Люси, или пыталась кричать, но голос ее не слушался.
Прямо как в ее кошмарах.
— Так жаль детишек, — сказал Го и рассмеялся, а воды фонтана окрасились кровью.
Крик нарастал в ее груди и голове, пока горло не начало саднить, пока не зазвенело в ушах, пока это внутреннее давление не прорвалось.
Люси не издала ни единого звука.
Когда последние отголоски происшедшего затихли во внутреннем дворе, она поднялась на своих трясущихся ногах. Шатаясь, она завернула за фонтан, где ее и вырвало, прямо на булыжники.
После простора и облегчения, которые он испытал в море, окружающий Конна камень словно заключил его в тюрьму.
