Ирина Чернова - И аз воздам
— Ульд.
— Что??? — я чуть не свалилась с камня от неожиданности.
— Я сказал, что он называется ульд, — ответил вилт.
— Ну хорошо, ульд, я не знала, кто это… словом, я очень тебе благодарна… только лошадь жалко. Она… упала первый раз, я видела, а кто-то ее укусил в воде, это был ульд, да? Я… очень боюсь болот, стараюсь никогда по ним не ходить без нужды, а тут столько воды… очень страшно, что там еще кто-то живет… а что… с лошадью? Она упала и мы сумели уйти оттуда? Или ты ее… специально толкнул? Она была с большой раной, я видела…
— Да, — коротко ответил вилт.
Вот и понимай, как знаешь, о чем он ответил. Но если ответил, да еще вполне разумно, значит с ним можно говорить. Иначе откуда он знает, что в болоте живут именно ульды, которым надо отдать лошадь, чтобы спастись самим?
— Скажи, куда мы идем? Я понимаю, что тебе надо было убежать и ты…
В ответ он зарычал и я расслышала что-то типа «заткнись», возможно это была игра воображения, но я замолчала и некоторое время не приставала к нему, чтобы он не злился. Значит, о побеге говорить нельзя.
— Я иду, — он сделал ударение на местоимении. — Ты идешь со мной.
— Конечно, я иду с тобой, — главное только не перечить ему, тогда он не впадет в ярость, а я пойму хоть немного, во что я влипла. — А куда мы идем? Я же тут ничего не знаю, сказать никому ничего не смогу, или про это пока нельзя говорить? Ну не хочешь, не говори, вдруг это какая-то тайна? Не обязательно даже место называть, ты можешь просто сказать, что идем, скажем, на озеро, или в твой дом, или в гости к твоим друзьям… мне же интересно, такой путь уже проделан, да и через болото не зря переходили… это мы от кого-то прятались? Или путь сокращали? Скорее всего, прятались, за нами же восемь человек ехало, я видела с холма, где ты мне этот ошейник одел… он не дает отойти далеко от тебя, жечь сразу начинает… а что еще он делает? Жалко, сил не прибавляет, а то я устала уже… Скажи, нам еще далеко идти? Сейчас одежда высохнет, а сапоги у меня все мокрые, когда еще просохнут, я же ноги все собью, идти не смогу, а ты сердиться будешь и рычать… Слушай, а почему ты рычишь? Тебе что-то не нравится? Но ведь ты можешь говорить, я знаю, ты говорил уже, хоть и немного… почему бы тебе не рычать, если ты сердишься, а сказать мне, чем ты недоволен? Я ведь не тупая, я пойму, если я сделала что-то не так… только ты не рычи, а то можно умереть от страха рядом с тобой…
— Ты, — рыкнул вилт.
— Что… я?
— Ты мне не нравишься и я тебя ненавижу.
Вот и поговорили…
Тащилась я за вилтом уже через силу — тропинка шла все время вверх, сапоги до конца не просохли и натирали ноги, а вот чувство голода пропало совсем. Наверняка желудок уже прилип к спине и без того худое и поджарое тело Дайлерии стало еще худей. Напилась я вдоволь, разговаривать с вилтом, когда идешь за ним в трех метрах сзади, неудобно, а лучше всего это делать на стоянке. За что же это он меня ненавидит?
Поразмыслив по пути, я решила, что все дело тут в том, что Дайлерия его скрутила и притащила в тюрьму живьем. Может быть, они лучше себя чувствуют, если их просто так в капусту шинкуют, а когда головы рубят в присутствии прокуроров, то им на том свете плохо. Но для всех этих понятий существуют слова и объяснить, в чем причина, совсем несложно. Говорит он, кстати, вполне нормально, я по рассказам того же Никомуса ожидала, что вилты отвечают односложно, команды выполняют исключительно простые и понятные, а мозги у них направлены только на то, что маг-изготовитель вложил им в голову. Получается, то ли Никомус подробности не знает, то ли этот вилт особо умный. Но если он такой умный, то самое первое, что он должен знать, это свое имя. Или не положено вилту имя иметь?
— Послушай, — начала я разговор вечером, когда он сел на плаще, закрыв глаза, — наверное, меня есть за что ненавидеть, признаю. Но раз уж мы идем вместе… нет-нет, ты идешь, а я с тобой, — подняла я ладони в предупреждающем жесте и рык смолк, — давай все-таки узнаем, как зовут друг друга. Меня зовут…
— Я знаю, как тебя зовут, — ну и голосок у него, ночью услышишь, в штаны наделаешь… — ты Дайлерия.
— Ну хорошо, а как к тебе обращаться? Просто так? Неудобно, тем более, ты все же разговариваешь, как человек…
Ярость и рычание ошеломили меня так, что я чуть язык не прикусила. Значит, и о том, что он как человек, тоже говорить нельзя… запомним.
— Ну успокойся, прошу тебя, я же в состоянии понять, что тебе не нравится и о чем лучше не упоминать! Так как к тебе все же обращаться? Не могу же я звать тебя просто «вилт», собаку и то собакой не зовут…
— Попробуй называть Вилл.
— Вил? Хо…
— Вилл, я сказал! — опять рычанье, разве что землю не царапает когтями.
— Да хорошо, хорошо, я поняла, Вилл… правильно?
Сидящий вилт открыл глаза и я поразилась их человеческому виду. Значит, кроме разума, им еще при создании и глаза человеческие вставляют?
— Ой… а у тебя глаза совсем человеческие! — непроизвольно воскликнула я, глядя на морду вилта вблизи…
От удара болела голова, по-моему, я еще хорошо приложилась плечом, за которое вилт вытаскивал меня из болота и ныла нога. Я потянулась и пощупала ногу. Синяк наверняка здоровый, но перелома нет. Села, охнула и потерла бедро еще раз правой рукой. Левая болела и поднимать ее было трудновато. По-моему, этот самый вилт и приложил мне когтистой лапой, только вот куда? Впрочем, это уже безразлично, с Дайлерии и так портреты писать никто не будет, глаза вроде не задеты, губы тоже. Ощупала все лицо руками, но ни крови ни царапин не нашла. Было уже темно, вилт лежит на своем плаще и сопит, но шею не жжет, значит, контрольный рубеж не перейден. За что же это он меня так приложил, за то, что о глазах сказала? Но они и вправду человеческие, темно-серые такие, и на полузвериной морде смотрятся неестественно, как будто человек одет в звериную шкуру. Или это я такая впечатлительная? Были бы другие глаза, собачьи, например, коровьи, никакого диссонанса бы я не увидела. И почему я тогда, в замке, ни одной картинки в книжках не посмотрела, как эти вилты выглядят? Хотя картинки это ерунда, да еще черно-белые, у нас в книгах даже фотографии не всегда точно передают внешние характеристики, а уж графика и вообще слова доброго не стоит. Скорее всего причина такого болезненного отношения к человеческой составляющей именно потому, что для людей вилт — зверь, а на самом деле… Стоп, он же людей рвал на части, видели его в лесу, свидетель был! Можно предположить, что свидетель был пьян и все перепутал со страху, но другого-то ничего не было, кроме вилта! Или никого… а зачем рвал? Спросить — саму порвет, вон как двинул, едва очнулась, но ведь мы идем уже второй… третий день и я жива до сих пор, только ошейник жжет… ошейник… он же его из мешков вытряхнул на холме, а мешки… мешки из замка Дайлерии… Это что же получается? Откуда вилт знает, что у Дайлерии был такой хитрый ощейник сделан? Ну, не сделан, а хранился только… Тогда выходит, что он был у нее в замке? А, простите, по какой надобности? Может, она его сама и сделала? Но такую тушу в корзинке, как котенка, не спрячешь, и, как там его не создавай, на это нужно приличное пространство без свидетелей, а такое может быть лишь в подвале или в тюрьме, справа, где двери странные. В спальне держала, от всех глаз подальше? На любовника он не тянет, хотя дамочке не откажешь в любвеобильности, вон, и Райшера охмуряла и мальчишкой попользовалась. Может, действительно любовником был, а как прогнала, так и озверел? Вполне нормальный повод-причина для ненависти. Тогда мне в общении с ним ничего не светит, за такое он мог ее, то есть меня, в первую же ночь на запчасти раздраконить, а тем не менее, тащит с собой куда-то… убить особо изощренным способом? Тоже вполне вероятная причина, почему он ничего не говорит до поры до времени. Так все же почему он убил тех селян, а меня нет? Голова лопнет скоро от вопросов!