Эшли Дьюал - Смертельно прекрасна
Ее окровавленные пальцы стучат по стеклу, опускаются ниже и открывают дверцу.
Я оказываюсь достаточно близко, чтобы увидеть, как она распахивает дверь, ныряет в салон и прижимает к себе безвольную голову Лоры к груди. Лора мертвая. Белая. Только губы алые, тонкие струйки крови тянутся по подбородку и застыли на ее шее.
Я зажмуриваюсь и с болью отворачиваюсь.
— Девочка моя, очнись, Лора, очнись! — Просит мама, а Лора не шевелится. — Прошу, я здесь, слышишь? Я рядом с тобой, солнышко, я здесь!
Но она не слышит.
Мама кладет голову на ее макушку и сваливается на колени. Резко и порывисто. Так, будто все силы разом испарились, и она больше не в состоянии стоять на ногах. Я плетусь к матери, застываю около нее и осматриваю ее глубокие порезы на лице. Она плачет, я тут же пытаюсь стереть пальцами мокрые дорожки. Но не могу к ней прикоснуться.
Опять не могу. Опять!
— Мам, — плачу я, поджав губы, — я здесь, ты меня слышишь? Мама, мам!
Неожиданно Реджина Монфор стремительно поднимает подбородок. О на смотрит в салон, выпрямляет спину и сглатывает. Ее трясущиеся пальцы отпускают Лору. Кладут на землю очень осторожно. А затем она поднимается, чтобы обойти машину, чтобы подойти ко мне. Я, спотыкаясь, следую за ней. Опираюсь ладонями о ледяной корпус машины.
— Ари, — выдыхает мама, раскрыв дверь. Я не знаю, откуда в ней столько сил! Но она вдруг решительно вытаскивает меня из салона, кладет к себе на колени. Обнимает.
Мои рыжие волосы красные. Она поправляет их пальцами и плачет, покачиваясь из стороны в сторону.
— Ари, ты меня слышишь? — Спрашивает она дрожащим голосом. Я сажусь напротив и гляжу, как ее слезы падают на мое бледное лицо. Мама постанывает и дергает плечами, будто бы кто-то ударяет ее снова и снова, снова и снова! — Ари, пожалуйста! — Просит она, а я тяну к ней руки.
— Мам, я здесь!
— Пожалуйста, прости меня, Ари, посмотри на меня, давай, прошу тебя.
— Я здесь! — Кричу, а она меня не видит. — Мам, все в порядке. Все хорошо!
— Мне так жаль, — сгорбившись, шепчет она, прикасается лбом к моей щеке и крепче сжимает в пальцах мои плечи, — вы не можете уйти, не можете уйти. Ты не можешь, ты не бросишь меня, Ари. Пожалуйста, дыши. Дорогая, дыши.
— Джин.
Я поднимаю голову одновременно с мамой и замечаю Ноа Морта. Он навис над ней, будто грозовое облако. Черный плащ развивают ледяные порывы ветра. Но это не тот Ноа, что пришел со мной. Это Ноа из воспоминания. У него нет щетины, волосы уложены. Мне кажется, что между ними проносится что-то невероятное, как разряд тока. Мама уверенно ему руку протягивает, и он сжимает ее без колебаний. Крепко. Надежно.
— Ноа, — плачет она, не отрывая от него глаз, — помоги мне. Прошу тебя.
— Я не могу, Джин, — едва слышно отрезает он, — я пришел…
— Я знаю, зачем ты пришел!
— Пожалуйста. Я должен.
— Но…
— Это мой долг, Реджина, — громыхает он, и над их головами завывает ветер. — Ты же знаешь, я не могу. Не проси. Не надо.
— Она еще жива, — шепчет мама, сжимая пальцами меня за плечи, — умоляю, Ноа, Ари еще дышит, она еще дышит!
— Твой муж мертв, и дочь мертва, — говорит Морт, — и Ари умрет. Она уже умирает.
— Не говори так, боже, не надо!
— Джин, прошу тебя, позволь мне забрать их.
— Забери меня вместо нее. — Вдруг восклицает мама, а я холодею. Что? Нет. Я резко с земли поднимаюсь и пячусь назад. Нет. Нет. — Ноа, ты же можешь, — продолжает она, — ты должен забрать троих, забери меня.
— О чем ты говоришь, Реджина?
Я хватаюсь ладонями за лицо, застыв от лютого ужаса, который сковывает все тело.
— Я отдам ей свое дыхание, она выкарабкается.
— Я не могу.
— Черт возьми, все ты можешь! — Кричит мама и поднимается с колен. Она оставляет мое тело на заснеженной земле, приближается к Смерти и хватается за его руки уверенно и горячо, как будто это единственное, что удерживает ее на плаву. — Ты не бросишь Ари, я знаю. Она дорога тебе так же, как и мне.
— Прекрати.
— Думаешь, я не видела тебя? Не замечала, как ты появлялся у нашего дома?
— Это не имеет значения.
— Имеет. — Шепчет она, поправляя его волосы, а я с ужасом распахиваю глаза.
Что здесь происходит? Как она может? Где папа, что с ним? Почему она не проверит папу? Я наполняюсь такой лютой ненавистью, что у меня сводит скулы. Подношусь к ним и со всей силы ударяю ногой о крыло машины.
— Что вы делаете! — Кричу я. — Мама! Что ты делаешь?
— Сделай это, — твердым голосом просит она, — Ноа, быстрее, времени мало.
— Ариадна не простит.
— Я не смогу жить, зная, что могла спасти ее, но не спасла. А она меня поймет.
Они говорят о чем-то. Я не слышу. Хватаюсь руками за волосы и отворачиваюсь, так и сжав от ужаса глаза. Что здесь происходит? Мама выжила? Она пытается спасти меня?
Неожиданно все становится гораздо хуже… Моя жизнь давно была плохой. Я многих людей потеряла, и многое перенесла. Но сейчас мне становится просто невыносимо. Меня пошатывает от зияющей дыры, возникшей где-то в легких, и я даже дышать не могу. Даже кричать не могу. Сдавливаю пальцами голову, рычу и чувствую слезу на щеках. Мне этого не вынести. Почему? Почему она сделала это?
— Давай. — Говорит мама, я порывисто опускаю руки и гляжу, как Ноа Морт обнимает ее, прижимает к себе и крепко глаза закрывает.
— Прости меня, Джин. — Шепчет он. А она улыбается. Кладет голову ему на плечо, на меня смотрит. На мое бледное тело, которое сливается с окровавленным снегом.
— Расскажи ей, — приказывает Реджина Монфор, стиснув в пальцах плечи Морта. — Я знаю, придет время, ей придется узнать. Расскажи.
Ноа кивает. Поглаживает трясущимися руками ее волосы, закрывает глаза. Я кричу и подаюсь вперед, вытягиваю пальцы и внезапно проваливаюсь в бездонную дыру, тело, как и в прошлый раз, взвывает в невесомости, органы подпрыгивают вместе со слезами, вдруг прикатившими к горлу, и открываю глаза я уже не на дороге в Северной Дакоте.
Я вновь оказываюсь в маленьком, тусклом кабинете Смерти.
ГЛАВА 15. ДИЛОС
Я молчу. Смотрю на свои руки, широко раскрыв глаза, и не двигаюсь. Не могу. Все в эту минуту становится чужим. Настоящая Ариадна Блэк погибла в аварии вместе с отцом и сестрой. Настоящая Ариадна Блэк должна быть похоронена на Западном Кладбище. Она умерла. Но тогда кто сидит в этом тусклом кабинете? Кто пялится на свои ладони?
Приподнимаю голову, а мужчина смотрит на меня прямым, бесстрастным взглядом. Не думаю, что он сможет сказать мне нечто такое, что стянет раны или уймет боль. Жизнь неожиданно стала удивительно наполненной. Наполненной жгучей виной, из-за которой першит горло, из-за которой горят глаза. Стала невыносимой, безжалостной, изнуряющей.
