Ардмир Мари - Некромант-самоучка, или Форменное безобразие
Из в приятных сердцу видений его вырвали звенящие злостью слова безобразия:
— … тупоголовый бабник и доморощенный фетишист!
С первым не спорил, были памятные времена, когда Гер бесшабашно влюблялся в девчонок. Со вторым он и в мыслях соглашаться не спешил, пусть и хранил до сих пор множество женских вещичек с тех радужных времен.
— Вообразивший себя невесть кем, — все больше распалялась Сумеречная, — и это притом, что живешь на отшибе и поглощаешь объедки с хозяйского стола!
А вот это заявление царапнуло не хило и почему-то не только в душе, но по спине. Он никогда не считал себя обиженным на судьбу и не просил у имущих о помощи, но осознание собственной несостоятельности его временами все еще бесило.
— Ты это мне?! — вопрос был риторическим. Кому еще? Если она, пусть и зажмурившись, но указывает на кресло, из которого метаморф так и не поднялся.
Она не ответила, а остальные даже не заметили его, Герберта Даодво, лучшего кадета академии, лучшего разведчика на всем потоке, лучшего в чем бы то ни было, везде. Злость поднялась вопреки опустевшему резерву, а вместе с ней и сила. Присутствуй здесь Тагаш или отец, они бы аплодировали стоя, но только не эти зрители…
И, словно бы отвечая на его вопрос, Сумеречная звонко заявила:
— Утрись, безродный заморыш! Ты никто и ничто.
Руки многоликого непроизвольно сжались в кулаки, в голове потемнело, а в спину словно бы впились мелкие когти и клыки.
— Ты рожден в усладу другим! — Вещало человеческое безобразие, явно не ценящее собственную жизнь. — И умрешь по той же причине — на радость из-за чужой прихоти.
— Плевать, — процедил, многоликий. К этому его, как и других морально готовили в разведке не раз и не два.
— Ты ничего и никогда не добьешься! Сгниешь в небытие, оставив хладный труп на погребение. И никто не вспомнит о тебе.
Повисла тишина, мрачная и звенящая. Он еле сдерживался, чтобы этой сволочи сероглазой шею не свернуть, а она распахнула зажмуренные до сих пор глаза и вопросила:
— Гирби, ты слышишь ме… — в следующее мгновение ее брови поползли вверх, а рот приоткрылся. Натурально отобразив удивление, она протянула: — Ге-е-е-р? — Затем с ужасом глянула на кресло и вопросила: — А какого ляда ты тут сидишь? Где лемур?
— Ты сел на него? Ты… Милостивый Боже, ты раздавил моего питомца! Ты… завалил эксперимент. — И с едва сдерживаемой злостью: — Немедленно вставай!
— Убью!
Он поднялся, и так, что зараза, возомнившая себя судьей, оказалась за шею пришпиленной к стенке. Правда, первоначально многоликому пришлось порвать полог, но какая это мелочь в сравнении с пусть и слабым, но все же чувством отмщения. Как оказалось, центр комнаты от остального пространства до сих пор отделяла магическая преграда, искажающая звук и свет, а значит почти непроницаемый для стоящих по ту сторону. Что ж, если поведение других полог и оправдывал, то слова поганки — никак нет.
И в эти сладкие мгновения ничто не могло отвлечь Герберта от ошарашенного выражения на лице так называемой невесты; ни слова смертников, ни шипящее предупреждение декана, ни обещание Сули убить и нарезать на куски, если он не отпустит девчонку. И он бы долго наслаждался мнимым триумфом, не шепни эта гадость всего три слова:
— Наконец-то он рассвирепел!
Все было бы понятнее, не смотри она Геру через плечо.
— Что? — вопросил он, рыча.
— Тихо! — Шикнула нетерпеливо. — Продолжай держать меня у стены, — и словно бы сама себе, — Милостивый Боже, кто ж знал, что его разозлить можешь только ты.
— Кого? — Метаморф, решил обернуться, но малявка ему не позволила. За подбородок ухватила и хрипит, все так же не поднимая на многоликого глаз:
— Можешь нагрубить, позволяю. Можешь порычать, только не молчи. И вот еще… синяков не наставь. Как целитель, я сама себя лечить не умею.
— Да, ты издеваешься?!
— Молодец. Хорошая интонация! — произносит девчонка, все так же глядя расфокусированным взглядом куда-то назад. — А теперь встряхни меня, только аккуратно, и сообщи о том, что убьешь…
— Таррах! Что происходит?
Прищурился и понял, что взгляд ее не совсем адекватный, лихорадочный. Дрожит человечка, из его хватки не вырывается, кожа холодная, а губы пунцовые, и она их вот-вот искусает от возбуждения в кровь. И страшная догадка его распалила вновь.
— Ты что, дурмана напилась? — взревел он, и встряхнул девчонку.
Чтобы хоть чуть-чуть привести ее в себя. — Сумеречная, твою ж мать!
Сдурела?
— Так держать, — шепчет эта уникалка и кривится от боли напоказ.
— А теперь скажи что-нибудь про то, как будешь меня убивать и…
— Да, голыми руками! — яростно пообещал свирепеющий Гер, отшатнувшись от ненормальной. — Вначале по заднице отхлестаю, а потом придушу!
— Замечательно! — восклицает мерзавка.
— Да чтоб тебя! — ругнулся Дао-дво и, схватив за ее руку, потащил к идиотам опекавшим ее. Если его предположение окажется правдой, если она действительно дурман пьет, они поседеют и посинеют несколько раз, не дожидаясь игр. — А теперь говори, живо, кто из этих трупов тебе дурь дал. Ну?!
— А… — попытался вступиться за нее Высочество и указал назад.
На этот раз Гер все-таки обернулся, и только поэтому успел увернуться от лапы зверя, решившего снести ему голову. Миг, и девчонка за спиной, еще одно мгновение и уже многоликий наносит удар озверевшему… Чему озверевшему он так и не понял, но сразу осознал, что тварь двигается не хуже шипастого пса, почти незаметно. Если бы не ее надсадное дыхание, многоликий давно простился бы с жизнью, вначале с первой, а затем и с последней второй. Он увернулся от лапы и нанес удар в корпус монстра, как оказалось покрытого шерстью. Затем увернулся от пасти и нанес второй удар уже в горло.
Зверь захрипел. А Гер подметил, что шерсть у неизвестного серая, знакомая до боли, и он где-то такую уже видел. Затем на воспоминания наложились на недавние слова Сумеречной и…
Момент понимания не только ошеломил, но и испортил защиту Гера, и полосатый хвост твари, обвившись вокруг ног, лишил его опоры.
— Не-е-ет! — закричал кто-то истошно.
Не хило приложившись головой об пол, затем об потолок, и вновь… а впрочем, какая разница обо что, серия вышибающих дух столкновений с плоскостями, завершила пасть вцепившаяся в его плечо. И голос, который только что требовал: "Брось его, брось!"
вдруг завопил:
— Гирби, фу!
Будь резерв метаморфа полон, он бы выкрутился легко, ну или почти легко. А так оставалось лишь перекрыть этому чудовищу воздух, что он и сделал, руками сжав расширенные ноздри.
