Номер двадцать шесть. Без права на ошибку (СИ) - Летова Ефимия

— А теперь мне уже терять нечего.

— Интересные заявления про бездарность от человека, полностью лишённого магии.

— Да, я не маг, но стихией владею получше вашего! Маг грубо подчиняет стихию, а что касается вас, то глаза лопаются наблюдать, как вы её мучаете и сами мучаетесь. А я с ней дружу, — сказала я, вдруг отчётливо вспомнив свой сегодняшний сон, слабую и беспомощную Кори в нём, казалось — совершенно другого человека, не имеющего ко мне никакого отношения. И дело было совсем, совсем не в количестве рук. Похоже, я все же изменилась за последнее время.

Смерч внезапно обернулся вокруг меня, прохладный, мягко покусывающий, покалывающий кожу, настырно тянущий вниз лиф платья. Я ухватилась рукой за край платья и снова попыталась вспомнить ощущение из сна, силу и направленность подачи внутреннего импульса, как наяву услышала холодный голос мага с лицом Алариуса Мезонтена: «Кори, делай!»

Смерч отлетел от меня на середину комнаты, как мыльный пузырь, и с тихим глухим хлопком лопнул. Мотки жгутов покатились по полу, словно шарики перекати-поле. Кристем перестал улыбаться и поднял на меня заинтересованный взгляд.

Делай же, Кори. Не будь дурой, он прав.

Новый смерч закручиваю я сама — золотые волосы хозяина колышутся, точно пшеница под залитым солнцем полем. Первый раз я делаю всё сама, сознательно, ни за кем и ни от кого не прячась. Воздух… я действительно чувствую его, не вижу, не слышу, не осязаю, а чувствую самим своим нутром: потрясающее ощущение, чувство контроля над окружающим миром, даже над его частью, пьянящее, невероятное. Крохотные смерчики словно танцуют вокруг меня, и я влюблена в каждый из них и даже в саму себя, творящую волшебство. Словно стайка хищных дрессированных птиц, они проносятся под потолком, совершают круг над головой Кристема и атакуют, внезапно, стремительно, ювилирно точно. Верхняя пуговица от его рубашки отрывается, взлетает вверх, ударяется о побеленый полоток.

Хозяин ошеломленным не выглядит, но что-то такое на лице определённо проскальзывает.

— Вот как? — повторяет он. — Какая ностальгия. Кажется, именно с этого и началось наше знакомство.

— Именно так. С этого началось, этим, видимо, и закончится. Не подходите, и штучки свои магические на мне опробовать не надо. Не сработает. Будете выгонять — сразу скажите, лучше сама уйду.

Еще одна пуговица отрывается и с громким щелчком улетает в сторону.

— Потрясающе виртуозное владение техникой раздевания и поразительная нелюбовь к пуговицам, — не двигаясь, задумчиво говорит Кристем. — Хотя, в принципе, я-то, в отличии от тебя, мог бы и сам раздеться, достаточно было попросить, я не такой строптивый. Кори, хватит, пожалуйста. Откуда кровь на руке?

— Порезалась.

— Обо что?

— О собственною разбитую наивность и расколотые иллюзии.

— Печально. И не перевязала?

— Торопилась.

— Похвально, что торопилась, а то и вовсе бы к ужину явилась. Но теперь ты можешь истечь кровью.

— И что, некондиционный товар для продажи будет?

Третья пуговица отлетает и попадает прямиком в стеклянный футляр потолочного магического светильника, оставляя в нём вполне себе аккуратное круглое отверстие.

— Не буду тебя утруждать, — хмыкает хозяин, отрывает последнюю пару несчастных пуговиц и сбрасывает рубашку на пол. — Товар, к сожалению, даже с кровью совершенно, как ты выразилась, некондиционный. Строптивый, никакого уважения к хозяевам. Грубит, опаздывает, характеристики всякие нелестные выдаёт. Превосходит магически, что уж вовсе никуда не годится.

Кристем снова поднимается с софы, медленно притягивает к себе воздушной петлёй с пола упавшую трость и идёт ко мне.

— Абсолютно неконкурентоспособный товар. Да еще и выводы неправильные делает. Скоропалительные. Боюсь, я никому не смогу тебя продать.

— Почему скоропалительные? — голос мне изменил, кажется.

— Сегодня ночью я никого не раздевал.

— Значит, она сама разделась.

— Наверняка, потому что спать в одежде не очень-то удобно, вот только я тут не причём.

— Вы с ней в шахматы до утра играли, понимаю, — серьезно кивнула я.

— Сыграли бы, да Мартина, к сожалению, не умеет. И учиться не хочет. такая досада.

— Ну, я так примерно и думала, но давала вам шанс на приличное оправдание.

— А я должен перед тобой оправдываться? — очень внимательно спросил Кристем. Он стоял теперь совсем близко, по пояс голый, одной рукой сжимая трость.

— Нет, — тихо сказала я. Боевой запал неожиданно прошёл, и меня заколотило, как в ознобе. Что ты творишь, Кори! Последние несколько суток ты однозначно не в себе: начиная с того, как сбежала из замка и заканчивая настоящим моментом. Хозяин абсолютно прав: непозволительное поведение, абсурдные упрёки в адрес того, кто ничего тебе не должен и ничего не обещал. В чём ты можешь его упрекнуть, Кори? В том, что он остался на ночь у своей законной невесты? Он ничего плохого тебе не сделал. И поцелуй — это всего лишь одно прикосновение, гораздо, гораздо меньше, чем устное обещание. — Простите меня. Сама не знаю, что на меня нашло. Простите. Я наговорила всякие глупости, вы вовсе не… Больше этого не повторится.

Руки хозяина легли мне на плечи, голое правое и перебинтованное левое.

— Надеюсь. Стой спокойно.

— Не надо, пожалуйста.

— Сама же сказала — больше неповиновения не будет. Ну, так и стой смирно.

Он осторожно стягивает окровавленный рукав, спускает край лифа платья, оставляя грудь прикрытой хотя бы снизу, но от этого не легче.

Святые боги, какой стыд. Хочется умереть на месте, но я покорно стою, как обещала, уставившись в одну точку. Прохладные пальцы Кристема пробегаются по предплечью.

— Что это такое?

— У меня… перья растут, — говорю я и зажмуриваюсь. Отчего-то мне так стыдно говорить об этом вслух, словно я рассказываю ему о женских днях или что-то в этом роде. — Я их… выдёргиваю. Не знаю, сколько это еще продлится.

— Понятно, — после паузы говорит Кристем. Его руки касаются бинта на предплечье.

— Не надо, — жалко произношу я одними губами.

Он не слышит. Или слышит, но всё равно развязывает бинт и стягивает. Тихонько касается голой кожи. Мне совсем не больно, все-таки магическое целительство в отношении таких незначительных повреждений было оказано вполне своевременно, но я представляю себе, какое впечатление производит на хозяина изрезанная кожа.

— Откуда? — холодно, очень холодно произносит Кристем. — Кто это сделал? Кто?!

— Я сама это сделала.

— Почему?

Я молчу, и он молчит. Зябко, и от его голоса я мёрзну еще сильней.

— У вас дверь не заперта, — говорю я. — А если зайдёт кто-то? Могут не так понять…

— Действительно, — невесело хмыкает хозяин. — Стою, полуголый, рядом с полураздетой красивой девушкой, и даже рук не распускаю. Непорядок. Никто меня не поймет. И не одобрит.

Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Трость глухо падает на пол.

— Зачем ты это сделала, Кори? Я с ней не спал. Мне надоели попытки матери меня женить и её бесконечное сватовство, упрёки и сводничество, и иногда я остаюсь у Мартины, чтобы мать не слишком меня доставала, но я её не люблю и не хочу. Она об этом знает. У нас хорошие отношения, но не больше.

— Вы не должны передо мной оправдываться.

— А что я должен?

— Вести себя, как… хозяин. Делать то, что вам хочется и плевать на всё с высокой башни.

— Не долетит. Ох, Кори, — он целует меня в лоб, в нос и щёки, его губы неуверенно, очень осторожно накрывают мои, и наша безумная смущающая близость переходит, кажется, все возможные границы. Мы целуемся, и его руки скользят по шрамам, задевают, ласкают шершавую кожу крыла, грудь, щекотно опускаются на живот и спину, и я, хоть и не верю ему до конца, в это бесконечно мгновение действительно чувствую свою…целостность. Цельность. Полно-ценность.

И это почти счастье.

Наверное, даже немного больше того, сколько отпущено мне в этой жизни.

Глава 37.