Вороны вещают о смерти (СИ) - "Darknessia"

Но я не собиралась этого делать. Ведь осталось ещё много чего другого, за что я не хотела её прощать. Стоит только вспомнить то тягучее отчаяние, с которым я прижималась к холодному боку мертвой коровы. Горько было от мысли, что все это лишь для отвода глаз.

– Ну а корову за что? Мы же с тобой почти всего лишились!

Матушка презрительно фыркнула, и желание обнять ее тут же испарилось.

– Именно поэтому. Что ты прицепилась к ней, это всего лишь скотина. Зато люди увидели, что мы пострадали от “колдовства” едва ли не больше, чем все остальные. Пройди все по плану, никто не подумал бы на больную женщину и несчастную девчонку.

– Ты хоть была больна, или тоже притворялась?

– Нет, хворь настоящая. Я держалась последнее время лишь благодаря злой воле, крови животных и твоему болотнику. Жаль, он не мог излечить недуг, помогал только боль ослабить. Нечисть захватила ослабевший разум, и в конце концов я стала лишь наблюдателем в собственном теле. Я закрывала ставни, чтобы не показывать тебе свою тень, запрещала смотреть в глаза, потому что не знала, в какой момент он решит явить себя. Но однажды волхв Рябина все понял. Увидел нечисть за моей спиной. Ты, наверно, и сама видела его. Мой злобный дух.

Она указала в темный угол под своим полком. Присмотревшись внимательно, я смогла увидеть, как тьма пульсирует. Что-то притаилось там, разрослось, словно плесень, и глядит на меня, наблюдает. Ждёт.

Вспомнились все те тяжёлые, неприятные сны, которые быстро забывались, но оставляли после себя чувство необъяснимой тревоги. Вспомнилось, как я задыхалась. Казалось, что-то давит на грудь.

Вдруг стало страшно. Я дернула плечами и отвернулась, чтобы отогнать наваждение.

– Он всегда был там?

– Да, – кивнула матушка, с ненавистью глядя во тьму. – Когда я стала терять власть, стал просачиваться из тени в Явь. Тянул твои силы, если я отказывалась подчиниться ему. Вот я и злилась. – Потом перевела на меня тяжёлый взгляд. – Нужно было тебе покинуть дом как можно скорее, а ты все медлила.

Я с негодованием всплеснула руками, совсем забыв, что все ещё держу топоры. Один чиркнул о печь, а другой о стену, заставив матушку вздрогнуть.

– И ради этого ты решила выдать меня за нелюбимого человека?

Она вздохнула. Снова на лице отразилась боль.

– Пойми, Огнеслава, все, что я делала, было ради тебя и твоего будущего. Я мечтала, чтобы у тебя была такая жизнь, какой никогда не было у меня. Ты работала с утра до ночи, особенно после смерти отца. Я видела, как тебе тяжело. Ну разве это жизнь? А став женой Яромира, ты перестала бы в чем-либо нуждаться. Никто не смел бы тебе слова обидного сказать.

Что-то подобное она уже пыталась до меня донести, но другими словами. Тогда это звучало как приказ, а теперь… Теперь казалось, что я понимаю ее гораздо лучше.

– Неужели, это ты приворот сделала? – спросила я, хотя уже знала ответ.

Матушка с очередным тяжким вздохом кивнула.

– Я, я. Хотела как лучше, дочка. Не думала ведь, что ты упрешься рогом, и что свобода для тебя окажется важнее материнского слова. Но колдовство непредсказуемо. Вон оно как повлияло на парня, когда он понял, что вам не быть вместе.

Она поморщилась, отвела взгляд. Одна ее ладонь лежала на столе. Медленно догарала зажатая в пальцах лучина. Огонек заплясал, когда она тихо выдохнула в его сторону:

– Так что выходит, что я и в твоей смерти виновата. Знать бы все с самого начала…

Я не нашлась, что ответить ей. Не хотелось оправдывать и утешать, не хотелось этой вежливой лжи: “ты не могла знать, что так выйдет”. Никакая запоздалая вина, никакое прощение не изменят того, что я умерла и обратилась нечистью.

– Мало тебе смертей, ещё и нежить призвала! – буркнула я прежде, чем тишина стала слишком откровенной.

Матушка вскинула на меня полный ненависти взгляд. Прошипела:

– А что, они не заслужили? Уже не помнишь, как смотрели на тебя в день свадьбы? Как обвиняли в том, что беды в село приносишь? Не осталось здесь никого дорогого мне, только злобные, завистливые и пустые люди.

Показалось на миг, что ее гнев снова обращен ко мне. Но нет. Может, никогда и не был.

– Да, но… я сама должна была со всеми обидчиками поквитаться.

Матушка улыбнулась. Знала меня лучше, чем хотелось бы.

– Ох, Огнеслава, ты всегда была слишком доброй. Я ведь просто хотела защитить тебя, как любая мать защищает дитя. Я очень… очень любила тебя, хоть и не умела этого показать. Сможешь ли ты простить меня?

Я хмуро глядела на нее. Все это до сих пор казалось странным и тяжелым, не слишком правдоподобным сном. Что я должна ответить? Могу ли вообще решать, прощать кого-то или нет? Ведь я больше не Огниша, а лишь ее обиды и злоба. Мы с ней как два разных существа, связанные общими воспоминаниями. Не в моей власти прощать кого-то за ее смерть.

Хотя я уже готова была это сделать.

– Ничего, – печально усмехнулась матушка в ответ на мое молчание. – Я понимаю. Ты, верно, не привыкла слышать от меня таких слов. Мне так жаль, дочка. Всеми силами я пыталась оградить тебя от той участи, которая ждёт меня, но сделала только хуже. Теперь ты навья. Навсегда. А я ничего, совсем ничего не могу сделать.

В повисшей между нами тишине крылись сотни невысказанных слов, обиды, которые невозможно забыть, вина, которую невозможно загладить. Как много бед можно было избежать, если бы мы с самого начала были честны друг с другом.

– За этот разговор я услышала от тебя больше добрых слов, чем за всю жизнь, – с тихой досадой заметила я, а матушка отмахнулась:

– Все эти нежности не в моем характере. Знаю, что разочаровала тебя. Надеюсь, тебе станет легче, когда заберёшь мою жизнь.

– Не станет.

– Не хочешь пятнать руки моей кровью? Что ж. Одно я могу сделать для тебя напоследок. Затягивать больше нет смысла.

Она поднесла крохотный огарок лучины к самому лицу. В жёлтом свете блеснули ее пустые глаза. Взмахнула рукой – и лучина упала на пол. Задымилась и затрещала сухая солома.

Я открыла было рот, но не смогла вымолвить ни слова. А нужны ли они? Есть моменты, когда молчание говорит гораздо больше.

Несколько бесконечных мгновений я наблюдала, как разгорается пламя у ее ног. Как черный дым окутывает избу. Несколько бесконечных мгновений казалось, что у меня снова есть сердце, и что оно сжимается там, внутри призрачного тела. Болит и кровоточит.

Матушка не отводила от меня взгляда. И я не отводила. Все тяжелее было противиться желанию взять ее за руку и вытащить отсюда. Знала: нельзя.

Знала, что она приняла сейчас самое верное из всех возможных решение.

– Иди уже. Огниша.

И я ушла.

Снаружи все ещё лил дождь. Все ещё метались в черном небе черные обезумевшие птицы, оглашая округу тревожным карканьем. Все ещё слышался леденящий вой нежити и крики напуганных людей.

Это была самая искренняя, самая печальная погребальная песня.

Когда нежить вокруг начала биться в агонии и падать, исходя покидающей мертвые тела злой волей, я остановилась. Выпустила, наконец, топоры из окоченевших рук. Повернулась, чтобы увидеть, как пламя пожирает родную избу и все, что я знала и любила.

Лихо подошёл ко мне и молча остановился рядом. Его лицо расплывалось перед глазами, как и объятый пламенем дом, как и все вокруг. Вода текла по щекам, и я не собиралась ей мешать. Ровным голосом сказала:

– Идём. Больше нам здесь делать нечего.

Дух молча кивнул, и мы побрели к лесу.

Дворы и улицы села были завалены смердящими останками. Избы скалились выбитыми дверями и пустыми окнами, в которых больше не горел свет. Люди притихли, когда услышали, что притихла и нежить. Только ревело пламя и кричали вороны, и на их мокрых крыльях блестели золотом отсветы погребального костра колдуньи.

Эпилог

Медленно село приходило в себя после нападения нежити. Люди расчищали улицы, разбирали завалы, чинили выбитые двери и латали разворошенную кровлю. Жгли погребальные костры.