Карина Демина - Искры гаснущих жил
— Произошло.
— Что?
— Тебе что за дело?
Он тряхнул головой, и светлые волосы растрепались. Забавный он… и чем-то на Войтеха похож. Тот тоже никак не мог на месте усидеть. И даже на стуле своем не сидел неподвижно, то нож в руках вертел, то ногой мотал, то пересыпал из горсти в горсть мелочевку.
— Ты злишься, — отметил Кейрен, останавливаясь в углу клетки. — Я слышал эхо взрыва…
И теперь думает, что Таннис возьмет и по доброте душевной все ему выложит? Может, ей еще и поплакаться о своих бедах у него на груди?
Она фыркнула, до того нелепой показалась мысль, и отвернулась.
— Злишься и расстроена, — замолкать Кейрен не собирался. — А судя по количеству принесенной тобой еды, твой изначальный план претерпел некоторые изменения. И под землей тебе придется остаться на куда более долгий срок, нежели ты рассчитывала изначально.
Таннис молча отправляла покупки в старый шкаф, в котором некогда хранились бумаги — их остатки сжег еще Войтех.
— Следовательно, — Кейрен взялся за прутья, — меня ты тоже не отпустишь. Таннис, поскольку нам некоторое время придется выносить общество друг друга, предлагаю заключить перемирие.
Жаровня успела изрядно запылиться. А вот черный уголь, прикрытый куском парусины, выглядел так, будто положили его только вчера.
— Я не враг тебе.
— А кто? — нервы Таннис были натянуты. Еще немного и она взорвется. — Скажешь, друг?
— Не скажу, — серьезно ответил Кейрен. — Но я здесь оказался не по своей воле.
Верно.
Он не виноват в том, что родители Таннис погибли, а дом взорвался, что ее ищет полиция и люди Грента, и как знать, кто найдет первым… что ей придется торчать под землей недели, если не месяцы… и ему хуже, он-то не привык прятаться.
— Слушай, — злость ушла, осталась лишь безмерная усталость. — Нет у меня настроения языком трепаться… и все дерьмово, а может стать и того дерьмовей. Ты не при делах, конечно, только все равно влип. И верно сказал, мы тут надолго застряли. Есть хочешь?
— Хочу.
Таннис развернула вощеную бумагу. Сало, как и учил Войтех, она нарезала тонюсенькими полупрозрачными ломтиками. Аккуратно очистив луковицу, она разделила ее пополам. И хлеб, почти свежий, слегка примявшийся только, разломала.
— Вот, — она протянула Кейрену ломоть, и сало дала, и луковицу, и фляжку протянула.
За водой придется тащиться к старому колодцу, Таннис очень надеялась, что за прошедшие годы он не успел зацвести.
— Что это? — Кейрен приподнял тонкий ломтик, понюхал и брезгливо скривился.
Чеснок ему не нравится? Так с чесноком вкуснее… и вообще, сало у папаши Шутгара хорошее, правильное. Так Войтех говорил, и Таннис ему верила.
— Сало.
— Что?
— Свиной жир, — подсказала она, отправляя кусок в рот. — Засоленный. С приправами.
Вкусный и сытный.
Таннис заставила себя жевать медленно.
— Это едят? — Кейрен покосился на нее, словно подозревая в том, что Таннис желает его отравить. И сам себе ответил. — Похоже, что едят… знаешь, я бы предпочел что-нибудь более привычное.
— Что?
Ее живот урчал громко и неприлично, но с голодом не поспоришь. Таннис вторые сутки на ногах и лечь выйдет еще не скоро. А этот морду кривит. Не хочет есть, пусть себе не ест.
— Например, омлет… или хотя бы сэндвич… согласен просто на белый хлеб с маслом.
Омлет ему…
С гренками и этими, как их, лобстерами.
— Но кажется, мне придется довольствоваться тем, что есть, — Кейрен зажал пальцами нос и зажмурился. Кусал он осторожно, и жевал так, что Таннис испытала острый укол жалости.
Тяжело ему придется-то. Ничего, как-нибудь да привыкнет.
— Специфично, — сказал он, с явным трудом проглотив завтрак. — Знаете, в моем клубе подают крайне любопытное блюдо. Жареные ягнячьи яички. И находятся охотники, которые утверждают, что вкус этого блюда всецело искупает некоторую его экзотичность. Но я так и не решился его попробовать.
Жареные яйца барана? Мерзость какая. Таннис передернуло от одной мысли о том, что кто-то такое ест.
— В следующее свое посещение, возможно, и рискну.
— Жуть, — буркнула Таннис. А Кейрен лишь пожал плечами. Он доедал быстро, откусывал большие куски и, не прожевывая, глотал.
— Я потом каши сварю, — ей вдруг стало совестно, самую малость, конечно, но все же… он — нежный, к той жизни, к которой Таннис привыкла, вовсе не приспособленный, но держится хорошо. — Овсянку ешь?
— Кажется, — Кейрен смотрел на жирные пальцы и решился, вытер об одеяло, — я скоро буду есть все.
А к луковице и не прикоснулся.
Ну и дурень.
Вслух Таннис ничего не сказала, но дожевав свою половину, демонстративно облизала пальцы.
— Ты весьма непосредственна, — заметил Кейрен, возвращаясь к почти погасшей лампе. — Но в чем-то это импонирует.
Если он ждал, что Таннис оскорбится, то не дождался. Ей было чем заняться. По-прежнему молча она вытащила оцинкованное ведро и, усевшись на лавочку, принялась его чистить. Ей нужно было сорвать на ком-то свое раздражение, если не на Кейрене, то хотя бы на ведре. И грязь под скребком отходила легко.
— Возможно… — Кейрен взъерошил волосы. — Я мог бы поучаствовать в организации нашего… быта. Помочь тебе.
— Чем?
— Не знаю, — он пожал плечами, и одеяло свалилось на землю. — Ты скажи, чем.
— Для начала помолчи хотя бы пять минут.
Раздражение прорывалось. И скребок, вывернувшись из пальцев, упал.
— Проклятье! — Таннис пнула ведро, которое от пинка откатилось к клетке, Кейрен поднял, поставил и, убрав руки за спину, кивком указал на ведро.
Он и от решетки отступил.
Издевается?
— Знаешь, что?
Он приподнял бровь.
— Иди ты на…
Подхватив злосчастное ведро, Таннис выбежала из зала. Хотелось драться. Или спрятаться и пореветь вволю… как тогда, когда…
Воспоминание было несвоевременным, и по щеке поползла-таки слеза, которую Таннис смахнула рукавом. Надо успокоиться.
Досчитать до ста.
И вспомнить, как Войтех с насмешкой приговаривал:
— Жизнь — такое дело… как бы плохо ни было, помни, что может стать еще хуже.
Или могло.
Бомба, собранная Патриком, не взорвалась в руках. И там, на складах, Таннис не взяли. Она не погибла и в сегодняшнем взрыве. От Томаса ушла… и папаша Шутгар вспомнил ее, предупредил.
Она жива и при деньгах.
А остальное… как-нибудь да сладится.
Но присев у колодца, Таннис смахнула вторую слезу. И все-таки разревелась.
Родителей жаль. Пусть они порой бесили, особенно мамаша с ее вечным недовольством и воплями. А отец — бездействием, какой-то снулой покорностью судьбе, но… это ее, Таннис, родители. Они были всегда и, порой казалось, что Таннис в жизни не вырвется из-под их опеки.
