Танит Ли - Любовь из металла
Думаю, я рассчитывала вернуться.
За порогом стоял жаркий летний день. Улицы пахли зерновым газолином, низкосортным газом, которым в основном пользовались в трущобах всех городов отсюда до самого Мехико. Также тянуло приторным запахом готовящейся еды и выжжено-зелеными, опаленными солнцем сорняками, торчащими из трещин тротуара. Звуки: автомобили в отдалении, над головой флаеры на свистящих проводах, людские голоса, голуби.
Будто я никогда ничего не слышала.
Бело-голубые небеса. Было около 9 утра. Я побрела по улице и свернула налево, к Хэммиту[6]и дневному рынку.
Добравшись до рынка, я не остановилась, прошла его насквозь, то и дело хмуря брови на беспокойных, распознающих апокалитов торговцев. И так все дальше уходила в город.
Денег у меня, разумеется, никаких не было. I.M.U, как все мы знаем, способ расчетов для богатых или везунчиков. Немного чеков и монет были в ходу в трущобах, но даже их никогда не позволялось иметь нам. Дед и Сэмюэль распоряжались всеми фондами.
Но я никогда не ела много, никогда не получала многого, никогда не оставалась в покое надолго, не имея на то способности. Я прошла фактически везде, куда меня когда-либо заносило. Что касается вещей, я имею в виду, товаров в магазинах и на латках, то они были такими же недосягаемо очаровывающими, как сами небеса, — я могла любоваться ими, но не прикасаться.
Я гуляла около четырех часов, размышляя, разглядывая все подряд, и вскоре у меня появилось четкое убеждение, что я, как есть, воспринимаюсь теперь лишь как очередной убогий ребенок трущоб. О, каково было ощущение свободы от этого элементарного осознания.
Единственная возникшая проблема — мне остервенело хотелось пить. Один из запретов дома на Вавилонском бульваре — лишь несколько глотков воды из-под крана в день, — и если ты ходил к крану слишком часто, они даже спрашивали, сколько ты уже выпил. А здесь — никакого водопроводного крана. С витрин маленьких магазинов бутылки с водой смотрели на меня своими зелеными и голубыми глазами. Думаю, именно они заставили меня забеспокоиться на предмет жажды, ведь обыкновенно я могла продержаться день на очень малом количестве жидкости, идя за питьем только чтобы дать себе короткую передышку от работы.
В конце концов, я зашла в один из магазинчиков.
— Можно мне глоток воды, пожалуйста?
— Ты можешь за него заплатить? — женщина оперлась о холодильный шкаф с бутылками, свирепо глядя на меня.
— Нет. Я имею в виду, из-под крана.
— Пошла вон, сумасшедшая.
Я вышла вон.
Я стояла на улице и смотрела, как мимо проходили люди. Никто здесь не выглядел хорошо, но и никто не выглядел так, как если бы они умирали от жажды, как я, что теперь пришлось признать.
Мой план-мечта — туманный план — заключался в попытке отыскать хоть какие-то из улиц, описанных Джейн в ее Книге. Улицу Терпимости, например, где она и Сильвер жили эту горстку лет назад в течение одной осени и одной зимы. В компании апокалитов я так и не смогла найти эту улицу, более того — я не слышала, чтобы кто-нибудь упоминал о ней. Измученная жарой и жаждой как очередной сорняк на тротуаре я тогда решила, что Джейн, возможно, придумала название. То есть, «терпимость» — это то, чего он и она так и не получили от окружающих.
Мимо меня равнодушно пронесся мужчина. Он зашел в магазин с бутылками воды и продавщицей. Я наблюдала за ним через открытую дверь: он купил сыр и ветчину и бутылку пива из холодильника.
Когда он вышел, он снова чуть ли не прошелся по мне, но его равнодушие распространялось и на другие вещи. Я не знаю, как именно это произошло, и с минуту я даже не сообразила, что вообще произошло. Но он обронил монету. Серебряная, она блистательно упала рядом со мной. Серебро. Затем он легкой походкой удалился, а я закрыла монету ботинком.
Я не вернулась в тот же магазин. Брела, пока не нашла другой, малюсенький как пещера магазинчик в подземном переходе. Я купила не воду, а блестящую оранжевую банку газированного сока. Его вкус. Никогда не забуду. Приторно-сладкий как яд, с жалящими язык пузырьками, заставившими меня раскашляться. Настоящее шампанское для меня — я опьянела! Кто-то говорил, один из бывших парней, что после газировки снова хочется пить, уже через пару минут опять почувствуешь жажду, только сильнее. Но он был неправ.
Я пошла шатаясь, опьяненная и смазанная, дальше и провела остаток дня в попытках отыскать неуловимые улицы, названные Джейн, и ни сколько не преуспела в этом.
Около семи вечера закат припудрил здания алым, и надземка в Тайрон, которая все так же ходит три раза в день, спонсировала продвижение по небу черного как дракон поезда с тридцатью светящимися глазами.
Мне пора было возвращаться. Встретиться лицом к лицу со всей этой музыкой и кожаным ремнем.
Но вместо этого я села под железными распорами надземки и стала наблюдать, как сгущается темнота, — будто дым от заходящего солнца. Возможно, в конце концов, мне пришлось бы возвращаться, но именно тогда меня нашел Дэнни.
На самом деле, я не хочу особо распространяться о Дэнни. Тогда ему было что-то около сорока, наверно. Выглядел он моложе, но это все, что я могу о нем сказать. Просто на всякий случай. То, чем он занимается, видите ли, не совсем легально.
Без лишних раздумий он опустился на тротуар в каких-то полутора метрах от меня. Когда он заговорил, я удивилась — не только тому, что он обращался ко мне, но и тому, что он говорил.
— Видишь эти желто-красные цветы, огнецвет[7]? Заметь, как их высушило: лежат плашмя на земле. Но посмотри, опускается темнота, становится прохладнее, и они снова выпрямляются.
Так и было. Высушенные сорняки снова поднимались, их цветы напоминали приспущенные флаги. Прямо на моих глазах один цветок дернулся и победоносно вскинул свое соцветие-рупор к подсвеченному неоном небу.
— Люди бывают такими же, — сказал Дэнни, который для меня тогда еще не был известен как Дэнни, — Раздави их — иногда они просто снова поднимаются.
Я искоса разглядывала его. Дед, с его ворчанием о грехе, никогда не давал распоряжений как-то истолковать нам секс. Мнимая безопасность невежества. Никто также и не предупреждал меня о мужчинах, охотящихся на девочек, детей. И, тем не менее, я была настороже. Сам факт того, что этот мужчина обращался ко мне, мне, значащей меньше, чем пыль или способные воскресать сорняки, может быть, и пробудил во мне предусмотрительность: а не был ли он очередным религиозным маньяком?
Поэтому я ему не отвечала.
