Номер двадцать шесть. Без права на ошибку (СИ) - Летова Ефимия
…а на самом деле, дура тут только одна, Кори. Потому что ни хозяина, ни девушки в коридоре нет. И если он не проходил мимо меня, а он не проходил, я же не могла его пропустить, то это значит, что…
Иду к себе, уже не обращая внимания на дорогу, кровь тикает и токает внутри, я слышу её тревожное пульсирующее течение так же отчетливо, как будто она течёт и капает снаружи. Я, такая бесшумная и невесомая, теперь натыкаюсь на каждый угол. Хочется потереть болезненно ноющее предплечье, но нечем — такую роскошь я не могу себе просто так позволить.
Голубоватое сияние — это же тот самый бассейн, в который я когда-то упала и где познакомилась с рыжеволосой Мари. Я захожу туда, чтобы умыть раскрасневшееся разгорячённое лицо. Рука уже чешется невыносимо, я даже радуюсь этому коктейлю неприятных, нервирующих плотских ощущений, не дающих задуматься. Если бы я могла, я бы в кровь расцарапала себя изнутри.
Раздражённо сбрасываю палантин с плеч, расстёгиваю застёжку на платье и зубами, миллиметр по миллиметру, стягиваю с себя единственный рукав, неожиданно плотно обхвативший кожу. Но, наконец, корсаж снят — и я смотрю на руку, узкую, тонкую кожу, такую гладкую, что на ней нет даже крохотных волосков, какие я видела на руках у других девушек. Мягкая, почти совершенная кожа… из которой чуть ниже локтя торчит крохотное голубовато-серебристое перышко.
Утром его не было. Теперь есть.
Неверяще рассматриваю перо, подношу руку к губам и ухватываюсь за перо зубами, с трудом преодолевая рвотный позыв — мне всё ещё не верится, что это не совпадение, не ошибка. Тяну. Тяну. Перо выскальзывает изо рта, но я ухватываюсь еще раз и, преодолевая сопротивление, резким толчком выдёргиваю его, громким выдохом гася болезненный вскрик. Выплёвываю перо на ладонь. На предплечье вспухшая колечком кожа с бордовой капелькой крови в центре.
Времени не остаётся, совсем, совсем не остаётся.
А вот Кристем остался. В её спальне.
Меня сотрясает дрожь, тем более сильная, чем больше я пытаюсь с ней совладать. Кажется, я не плачу — просто сухо всхлипываю без слёз, злясь на себя еще больше от того, что у меня нет никаких причин плакать. Ничего, ничего мне не обещали, и тот случайный поцелуй был не более чем ненужным ответом на ненужный вопрос. Да и с пером — я же знала, знала, что это будет продолжаться, и ничего не делала. Всхлипы переходят в смех, кулаком затыкаю рот, но не могу остановить судорожный хохот. Перья, к демонам эти проклятые перья, вырвать их все, чтобы не осталось ни одного, немедленно! Я хватаюсь рукой за крыло и тяну, стремясь оборвать, обломать чужую, навязанную мне плоть, но удаётся только выдернуть одно крепкое, почти чёрное — и это так больно, что слёзы наконец-то выступают на глазах. Нет, так у меня ничего не получится, но я придумаю, обязательно что-нибудь придумаю…
Не помню, как я выбегаю из комнаты с бассейном, не помню, как бегу, несусь куда-то с перекошенным от боли и смеха лицом. То ли в бреду, то ли наяву, мне чудится, что задетые мною предметы не падают на пол, а, зависнув на мгновение в воздухе, возвращаются потихоньку на свои места, словно время идёт обратно.
Всё еще хихикая, судорожно сглатывая собственный смех, я огляделась и поняла, что опять нахожусь в столовой. Надо же, куда ноги занесли, круг замкнулся… тут было очень тихо, стулья в перевернутом виде подняты на столы — очевидно, пока ябродила по замку и следила за хозяином, уборка успела начаться и закончиться. Две исполинские кастрюли дремали на стойке, за ними на стене, на металлических крюках, висело грозное оружие поварихи Аны.
Разнообразные половники, шумовки, толкушки, не говоря уж о ножах, напоминали военный арсенал небольшой, но воинственной армии. Серебристо блеснул большой разделочный нож — за окном, прямо напротив столовой, на улице мерно помигивал дежурный магический фонарь.
Отчаяние кружило голову, сдавливало грудную клетку, было настолько физически ощутимым, что на меня странным образом накатило облегчение — от физиологических ощущений эмоциональная боль притупилась, сгладилась.
Понимание того, что боль абсурдным образом обезболивает, поразило меня, словно учёного — некое долгожданное фундаментальное открытие, лежавшее, по сути, на поверхности. Несмотря на усталость тела, сознание казалось кристально, предельно ясным. Я схватила с крючка тесак для разделки мяса, примерилась и рубанула по основанию крыла. Еще и ещё.
Крыло не поддавалось, никак, словно оно было из металла или камня или нож был картонный. Я била и била, почти не чувствуя боли, но безуспешно. Мне хотелось выть от отчаяния, ярости, наверное, если бы нож можно было бы зажать в крыле, я бы ударила по своей человеческой — пока еще! — руке. От беспомощности стукнула ножом чуть выше левой ключицы, несколько мгновений смотрела на глубокую узкую выемку в коже, которая быстро наполнялась кровью. Боль не пришла сразу, чуть позже, а я завороженно следила за тем, как стекает и впитывается в ткань платья кровь. В полумраке она казалась почти чёрной, и мне хотелось кричать от ужаса и какого-то необыкновенного, сверхъестественного облегчения. Всё оказалось простым, понятным, и я ударила ножом еще раз и еще, наслаждаясь глухой липкой тишиной, забившей уши, как глина, а потом кто-то ухватил меня за руку и с силой потянул к себе, нож выпал, и вместе с лязгающим звоном удара металла о камень неожиданно вернулись звуки.
Глава 32.
Вообще-то, музеев в Корине целых три. Исторический, музей легенд и сказаний и естественно-магический. Кори не уточняла, в какой именно она хотела бы сходить, но если ей про него рассказывал Ал… и новая волна бессмысленной, глупой ревности. Они, оказывается, разговаривали!
Почему бы и нет. Не только в постели же им встречаться, как-никак в одном доме живут. И то, что Ал при всем его равнодушии к правилам решил узаконить их… отношения, безусловно, правильно. Впрочем, кому он врёт? Ничего не правильно, ничего. Нет никаких отношений, есть Ал, который плюёт на мораль, правила и устои. И маленькая очаровательная Кори, которой через месяц, первого числа месяца забвения, исполнится восемнадцать, леди Ликория Торико, очередной подопытный образец, никогда не станет полноценной хозяйкой тринадцатого замка. Но если они начали разговаривать…
Макилан ведёт Кори в естественно-магический музей. Его печать королевского мага действительно открывает многие замки — и он без единого встречного вопроса договаривается с директором музея, невысоким и суетливым лордом Астерусом, о ночной экскурсии «во имя нужд короны и государства». Удобная формулировка, между прочим, не раз его выручала — и ни один человек не рискнул уточнять или проверять что-либо у самого держателя короны.
Нужное им учреждение располагалось довольно-таки далеко и от дворца, и от Академии, практически на границе города, во внушительном особняке, принадлежавшем, юридически, некоему лорду Астерусу и его роду. В действительности же родовитый лорд с семьей и слугами ютился в скромном двухэтажном боковом флигеле, тогда как огромные площади фамильного поместья хищнически захватил музей. Говорят, правда, будто достопочтенный лорд скорее мог спутать имена своих многочисленных отпрысков-погодок, нежели забыть, в каком именно зале и на какой полке расположен тот или иной экспонат, то есть своим заточением во флигеле, в отличие от супруги, не тяготился… Что ж, сама мысль о том, что музей может ночью послужить короне, не вызвала у лорда и тени сомнения. Наверняка, для него весь Корин только музеем и держался.
Кори казалась свежей и бодрой, несмотря на грядущую бессонную ночь, из экипажа выпорхнула, как птичка, правда, предусмотрительно держась подальше от лошади — животные изначально таких, как Торико, не любят, чувствуют подвох и чуждую им природу. А вот он сам, не выспавшийся и взлохмаченный, как старый ястреб, почти откровенно любовался ею, её изяществом и юностью. Четырнадцать лет разницы в этот момент кажутся ему непреодолимой пропастью.
