Карина Демина - Леди и война. Цветы из пепла
Рука в руке. И это – опора. Кайя рядом.
Он слушает, и… ноющая глухая боль в груди уходит. Я не замечала ее, привыкла или спрятала, отказалась принимать во внимание. Но теперь, когда она уходит, чувствую, насколько легче мне стало.
…ты меня ненавидела?
…иногда.
Хорошо, что я не могу соврать. От вранья останется шрам, а под ним – чайная ложка боли, которая будет разъедать душу, пока не выжрет совсем.
…и проклинала тоже. Мне теперь стыдно за те слова. Ллойд… сделал так, что я почти не вспоминала, но когда все-таки вспоминала… так, как будто надвое разламывали. Я знала, что тебе плохо, хуже, чем мне, но в то же время ревновала тебя жутко и ничего не могла с собой поделать. Злилась. На тебя. И на себя за то, что такая дура и вообще… она ведь красива. И еще ребенок. Детей нельзя ненавидеть, но порой мне начинало казаться, что именно он все сломал. Что ты, даже если ее не любишь, от ребенка не откажешься. И выходит, что мы с Настей лишние, лучше бы нам исчезнуть… или мы уже исчезли? От тебя ведь ничего. Ни слова. Ни записки даже. Когда Настя родилась, меня задарили. Цветы. Открытки. Поздравления от людей, которых я знать не знала. А от тебя ничего, как будто тебе плевать…
…я…
…я знаю, что тебе не сказали. Теперь знаю.
И не только про это. Я вижу то, что творится с ним, насколько он выгорел, и теперь стыжусь той, прошлой, себя.
…ты же не все рассказала?
Кайя целует пальцы.
Не все, но вряд ли ему будет приятно слышать остальное.
…пожалуйста, сердце мое. Так надо. Нам обоим.
…в какой-то момент я начала думать, что лучше всего будет о тебе забыть.
Какой нелепой выглядит сейчас эта мысль. Но был Ллойд с его незримой помощью и накопившиеся обиды, как свечной нагар, который сдираю только сейчас.
…выбрать кого-нибудь достойного, выйти замуж… у Насти был бы отец. У меня – семья, хоть какая-то, но семья.
Не такая, которая есть сейчас. И хочется верить, что Ллойд не позволил бы мне совершить глупость.
…я не изменяла тебе.
…знаю.
…но я всерьез рассматривала эту идею. И теперь, честно говоря, страшно: а если бы все-таки решилась?
Кайя отпускает руку и сгребает меня в охапку.
…тогда мне пришлось бы убить твоего мужа. Иза, ты действительно имела полное право выйти замуж. Ты – свободная женщина. Была. И красивая женщина…
…была?
…осталась. Замечательная. И естественно, что ты вызвала интерес…
Ревность похожа на шары репейника, только желтые. Я выдуваю их прочь.
…и что тебе поступали предложения о замужестве. Но я рад, что ты отказалась.
Вижу.
…ни раньше, ни сейчас, ни в будущем я не готов уступить тебя кому бы то ни было.
Всецело разделяю эту точку зрения.
Ехать далеко. И пожалуй, впервые мы остаемся действительно наедине друг с другом. Это время на двоих, помноженное на лиги пути.
Я вижу Кайя более настоящим, чем когда-либо прежде, вне правил, забот, обязанностей. И я сама выпала из дворцового круга, в котором нужно держать лицо. Оказывается, к этому тоже привыкаешь.
Мы разговариваем. По очереди или вместе, обо всем, часто – о совершеннейших пустяках, о которых прежде и не вспомнилось бы. Я рассказываю про Новый год и елку, стеклянные шары, доставшиеся от бабушки, конфеты на нитках и костюм Снежинки из маминого платья, расшитого дождиком. О передвижном зоопарке с грустным львом, что высовывал лапы меж прутьями и лежал, глядя на людей желтыми глазами, почти такими же, как у Кайя… у Кайя – ярче.
Мне тогда было жаль льва…
…о том, как ревела, когда мама отказалась купить платье по моде. Теперь я понимаю, насколько оно было ужасно, но в тот момент моя жизнь рушилась без этого платья… про первую любовь из параллельного класса… и первую же ревность – он выбрал не меня. Казалось, что именно из-за платья.
…и про бабушкину тихую смерть.
Кайя – о том, как боялся темноты. И в первый раз, не ощущая новой, обретенной силы, сломал Урфину руку и пару ребер, когда просто оттолкнул. Он уже не помнит, из-за чего та ссора случилась, но как хрустнула кость – распрекрасно. Их потом было много, случайных переломов, даже когда он пытался себя контролировать.
Не выходило.
О ночной рыбалке. И первой встрече с паладином, после которой осталось чувство пустоты.
О войне, затянувшейся на годы, где дни сливались с днями… и пирогах с красной калиной, которые Урфин выпрашивал на кухне, а может, и не выпрашивал, но воровал. Главное, тогда есть хотелось постоянно в нарушение всех существующих правил.
Те пироги спасали.
Мы делились памятью, тем самым пытаясь прочнее привязаться друг к другу. Получалось. Не могло не получиться, потому что связь – это не только способность слышать его или быть рядом. Все намного проще: без Кайя меня не будет.
А без меня не будет его.
Что может быть естественней?
Дар научился различать три своих состояния: плохо, отвратительно и третье, для которого у него не нашлось подходящего термина. В этом, третьем, он и пребывал большую часть времени. Сознание расслаивалось.
…он слышал, как сухие стебли травы касаются друг друга, издавая мерзкий скрежещущий звук. Как с шелестом раздвигаются надкрылья бронзовки. Как вода стирает камень…
…ветер доносил слишком много запахов, и Дар задыхался.
…а солнечный свет пробивался сквозь веки, выжигая глаза.
Дар пытался накрыть лицо рубашкой, но ткань была чересчур тонкой, да и собственный запах оказался невыносим. У воды был вкус железа и плесени, пленка которой покрывала камни. А земля хранила следы многих существ.
В такие моменты ему хотелось или сдохнуть, или хотя бы отключиться, что иногда получалось. Правда, ненадолго. Так Ллойд говорил, сам Дар совершенно потерялся во времени.
…потом восстановится. Терпи.
Терпит. Рассматривает бледные нити существа, которое все еще пыталось прорасти внутрь. Оно пускало корни, но те отмирали, сжигаемые темной кровью. И огорченный анемон подбирал щупальца, сворачивался тугим шаром, но ненадолго.
Он был по-своему красив.
И когда Дар уже не мог разговаривать, но находился еще более-менее в сознании, он просто любовался существом. А то, чуя интерес, раскрывало лепесток за лепестком, дрожащие, полупрозрачные.
Постепенно продолжительность приступов сокращалась, а периоды ясного мышления становились длиннее. И тогда Ллойд заводил свои разговоры.
Поначалу они Дара злили.
