Татьяна Корсакова - Самая темная ночь
— Сначала работа, а уж потом экскурсии, — обернулся к ним Ильич. Он пнул ногой тонкую, лишенную листвы березку, поманил Дэна. — Вот эту руби, парень!
Они рубили сухостой почти час. Сначала Дэн, а потом и Матвей с Гальяно. Туча сидел на старом пне, баюкал забинтованную руку. Вид у него был несчастный, со щек окончательно слетел румянец, ноздри раздувались, а уголки губ подрагивали.
— Ты в порядке? — Дэн присел рядом.
— Воняет, — сказал Туча шепотом. — Ты не чувствуешь?
— Нет.
— Повезло. — Степка больше ничего не сказал, зажал ладони между коленями, уставился прямо перед собой.
Наконец четыре увесистые вязанки дров были готовы. Дэн мечтал только о прохладном душе и глотке воды, но Гальяно не терпелось взглянуть на Чудову гарь.
— Покажешь, Ильич? — Он хвостом ходил за садовником.
— А не боишься? Место ж, говорят, бесовское.
— Так уж и бесовское? — голос Гальяно дрогнул.
— Днем-то еще ничего, а по ночам тут всякое творится.
— Так сейчас же день. — Гальяно вопросительно взглянул на Дэна и Матвея.
— Ну, пойдем. — Ильич кивнул.
— А сами-то не боитесь? — спросил Дэн.
— А чего мне бояться? — удивился тот. — Я, парень, ни в бога, ни в черта не верю. Я только в себя верю. А что людишки говорят… так надо ж и им языки почесать. Идемте уж! Покажу вам нашу достопримечательность.
Они были готовы ко всему, но того, что открылось перед ними через десять минут, не ожидал никто.
Окруженный старыми елями, почти идеально круглой формы участок выжженной, превратившейся в жирную золу земли. Дэн прикинул, получалось метров шесть в диаметре. И в самом центре — дерево, мертвое, обгорелое, с искореженными ветвями, но все еще крепкое, как скелет доисторического монстра. На мертвом дереве ни единого листочка, а вокруг ни травинки — гарь, самая настоящая гарь! Словно огонь полыхал здесь не сто лет назад, а прошлой ночью. Дэн принюхался — в воздухе чувствовался едва уловимый, сладковатый запах горелого. Или показалось?
— Интересное кино! — отмер Гальяно, перешагнул через невидимую границу, притопнул. В воздух тут же взметнулось серое облачко.
— Уходи оттуда, Гальяно! — Туча закашлялся, замахал рукой. На глазах его выступили слезы.
— А странно ведь! — Гальяно шагнул обратно на буро-зеленый ковер иглицы, отряхнул джинсы. — Как будто пожар совсем недавно был. Может, кто-то из местных забавляется? А что? Разумно ведь! — Он уставился на Ильича. — Наверняка среди ваших есть такой шутник. Обливает этот пятачок бензином, поджигает — вот вам и вечная гарь!
— Я с тобой согласен, парень. — Ильич кивнул. — Я вам даже больше скажу: блуждающий огонь именно здесь и приключается. Может, реактив какой-то в огонь подсыпают. Вот тебе и необычный цвет.
— Нет. — Гальяно замотал головой. — Блуждающий огонь больше похож на туман. Из земли туман. Понимаешь? И видели мы его точно не здесь.
— Жалко. — Ильич пожал широкими плечами. — Еще одна версия разбита в пух и прах. Но в том, что поджигание кто-то специально устраивает, я верю.
— Почему же граница такая четкая? — спросил Матвей. — Если бы поджог был, огонь бы перекинулся дальше, а тут ничего. Да и кому нужны такие вот забавы?
— А тому нужны, кто не хочет, чтобы в лес посторонние ходили. — Ильич загадочно усмехнулся. — Это здесь сухостой, взгляд остановить не на чем, а дальше в лесу знаете какие деревья?! Дубы! Вековые красавцы! Загляденье!
— И какая связь? — Дэн наблюдал, как тяжело, словно после долгой пробежки, дышит Туча. Хорошо хоть, кашлять перестал.
— Прямая связь. — Ильич снова закурил. Гальяно и Матвей последовали его примеру. — Вот как раз те вековые деревья сейчас потихонечку и вырубают. По бумагам они идут как сухостой, а на самом деле — здоровые дубы. Вот его ровесники. — Он мотнул головой в сторону обгорелого, похожего на скелет дерева. — Шабашит в лесу бригада не из местных, потому что местные эту часть леса за версту обходят. Рубят лес, прикрываются всяким мракобесием, а денежки начальник лесхоза и наш Шаповалов между собой делят.
— Шаповалов-то здесь при чем? — удивился Матвей.
— Притом, что аристократа-мецената он из себя строит только три месяца в году, когда лагерь работает. Ему, думаете, вы нужны? Нет, ему охота на поместье лапу наложить. Чтобы хоть в аренду, но получить шаповаловское имущество. А на самом деле он тот еще барыга. Мебельная фабрика у него тут, в райцентре. И мебель они там делают не абы какую, столы-табуретки, а элитную, из массива. А потом весь этот эксклюзив за границу идет. Вот и смекайте, парни, какие там деньги и кому выгодно, чтобы людишки по лесу не болтались.
— Пойдемте уже! — не выдержал Туча. — Сил моих больше нет.
— А что такое? — всполошился Ильич. — Ты часом не астматик?
— Воняет здесь, — сказал Туча и поморщился.
— Не чувствую ничего. — Садовник пожал плечами, но все же велел: — Давайте-ка и в самом деле вертаться. Мне еще костер разводить. Придумают же…
Обратно к лагерю шли медленно, вязанки хвороста весили немало. Под конец выдохлись все, кроме Тучи. У Тучи будто открылось второе дыхание. Или он просто торопился уйти как можно дальше от Чудовой гари.
— А откуда название такое — Чудова гарь? — отмахиваясь от комаров, спросил Гальяно.
— Давняя история и не слишком красивая. Здесь не особо любят ее вспоминать.
— Расскажи, Ильич! — попросил Гальяно. — А то тут все только и знают, что туман напускать. Ты первый, кто по-человечески все объяснил про вырубку эту…
— А про вырубку я вам ничего не рассказывал, — усмехнулся в усы Ильич. — Откуда узнали, не моя забота.
— Ясно. — Гальяно кивнул. — Так что там за история? Когда началась?
— В тысяча девятьсот восемнадцатом началась, после революции. Здешний граф, Андрей Шаповалов, идейный был, вместо того чтобы с семьей за границу свалить от греха подальше, остался в поместье. На что надеялся, не знаю. Говорю же, дурак был идейный. Какое-то время ему с семьей еще как-то удавалось тихонько жить, никому глаза не мозолить, а потом все изменилось. Экспроприация… Налетели красноармейцы, точно воронье. Граф-то небедный человек был, да и имение сами видели какое. Может, не все отдал, может, припрятал что-то от советской власти, только комиссар, тот, что во главе отряда был, лютовал, говорят, сильно. Графа до смерти замордовал, над графиней поглумился. Говорят, она позора не вынесла, на себя руки наложила. Только барчонок спасся, говорят, его граф с верным человеком загодя за границу переправил. Хватило ума…
— Что ж за упырь такой этот комиссар? — сквозь зубы процедил Дэн.
