Твоя на одну ночь (СИ) - Иконникова Ольга

– Джейн, посмотри, не тот ли это человек, которого несколько лет назад мы подобрали на дороге? Он еще гостил в нашем замке и рассказал трогательную историю о девушке, которую он искал. Ты не помнишь, как его звали? Кажется, барон Дюваль?

Я резко опустила штору на окне. Барон Дюваль! Что он здесь делал? Я помнила о нём все эти годы и доподлинно знала, что в Эльзарии нет и никогда не было барона с таким именем. Значило ли это, что он жил за границей? Быть может, как раз в Камрии?

При этой мысли я похолодела. А экипаж мужчины, меж тем, отъехал от крыльца, и я порадовалась, что мы с бароном на сей раз разминулись.

Особняк Дюплесси издалека казался могучим и роскошным, но, когда мы поднимались по ступеням крыльца, я заметила на стенах следы разрухи. Обстановка внутри здания тоже свидетельствовала о проблемах хозяев с финансами. На обивке стен виднелись прямоугольники невыцветшей ткани, говорившие о том, что здесь когда-то висели картины. А ковры на полах местами были потерты до дыр.

Мы с Мелли переглянулись. Кто-кто, а генерал Дюплесси точно не разбогател на войне.

Лицо дворецкого выразительно вытянулось, когда мы велели доложить о себе. Похоже, он тоже считал, что еще неприлично рано для того, чтобы ходить по гостям. Впрочем, он был слишком хорошо вышколен, чтобы заметить это вслух.

Он ушел с докладом, а вернувшись, проводил нас «в малую гостиную», где уже находились хозяева.

На Дюплесси в этот раз был не мундир, а простой сюртук, но даже в нём он выглядел весьма авантажно – высокий рост, широкие плечи и военная выправка сразу выдавали в нём офицера. В кресле сидела худенькая седая женщина – должно быть, его мать.

После обмена приличествующими случаю приветствиями женщина спросила:

– Что привело вас к нам, сударыни? – на меня она посмотрела чуть внимательнее. – Я наслышана о вас, ваша светлость, хоть и не имела чести встретиться с вами лично.

Несмотря на герцогский титул, она, судя по всему, давно уже не приглашалась на приемы в королевский дворец – наверно, с тех самых пор, как ее сын попал в опалу. Она пыталась держаться горделиво, но пожелтевшие кружева на ее платье тоже говорили о многом.

– Простите, что побеспокоили вас в столь ранний час, – начала я. – Я, ваша светлость, вчера присутствовал на празднике в королевском саду, и стала невольным свидетелем вашего разговора с его величеством.

– Вот как? – усмехнулся он. – Простите, сударыня, я не могу сказать, что заметил там вчера кого-нибудь, кроме короля.

Это прозвучало почти грубо, но я не обиделась. Я прибыла сюда не для того, чтобы упражняться в политесе.

– Это неважно, сударь. Важно лишь то, что вы там сказали. Я услышала о тяжелом положении солдат и инвалидов в вашем гарнизоне и хотела бы хоть чем-то им помочь, – с этими словами я достала из шелковой сумочки увесистый кошель с монетами. – Нет-нет, не возражайте! Я отдаю не последнее. Надеюсь, этого хватит на первое время.

Он стоял за креслом, в котором сидела его мать, и смотрел на меня, не отрываясь, но не сделал и шага в мою сторону, чтобы взять деньги. Я просто положила кошель на стоявший у дверей столик.

– Брат мадемуазель Бонье и мой кузен погиб под Сарези, и эти деньги – самое малое, что мы можем сделать для того, чтобы помочь тем, с кем он, возможно, когда-то сражался плечом к плечу. Прошу вас, не обижайте нас отказом.

Его взгляд смягчился, и я заметила, как задрожала его лежавшая на спинке кресла рука.

– Я не знаю, что сказать, ваша светлость, – выдохнул он, наконец, когда молчание стало слишком тягостным. – За эти пятнадцать лет я позабыл о хороших манерах. Я знаю, что должен был бы отказаться от вашего щедрого предложения…

Я протестующе вскинула руку, а Мелли охнула, и на его бледных потрескавшихся губах впервые появилось некое подобие улыбки.

– Простите, я вряд ли найду нужные слова для того, чтобы вас поблагодарить.

– Мы приехали не за благодарностью, – возразила я. – Тем более, что эти деньги предназначены не лично вам. Не сомневаюсь, вы распорядитесь ими должным образом. Не ваша вина в том, что сражавшиеся за свою родину солдаты и офицеры оказались ею не вознаграждены. Я надеюсь, что его величество всё-таки вспомнит о том, что они находятся на его попечении, и подумает об их нуждах.

Он подошел к нам и поцеловал руку сначала мне, потом – Мелли. У него были грустные глаза. И я почему-то вздрогнула, когда увидела, как пульсирует вена на его иссеченном шрамами виске.

– Я надеялся на это целых десять лет, – сказал он. – Провиант и мундиры для действующих военных и то поступают в наш гарнизон не слишком часто. Чего же говорить о тех, кто уже не состоит на службе? Королевский двор предпочитает делать вид, что их не существует. Нами восхищаются, когда идет война, но забывают сразу же, как только наступает мир.

– О, нет! – воскликнула Мелани. – Поверьте, ваша светлость, это не так! Вы не представляете, сколько людей до сих пор помнят ваши подвиги и гордятся вами!

Он улыбнулся в ответ на ее горячность.

– Благодарю вас, мадемуазель. Не буду скрывать, что мне приятно это слышать.

– Я говорила ему то же самое, – подала голос старая герцогиня, – но он не верил мне. Если его величество не считает нужным быть отцом для своих солдат, то пусть это останется на его совести. В простых людях порой больше подлинного благородства, чем в тех, кто облечен властью.

– Да, матушка, вы правы, – подтвердил генерал. – Только за сегодняшнее утро я уже дважды имел возможность убедиться в том, насколько отзывчивыми к чужой беде могут быть люди. Незадолго до вашего появления, сударыни, мне нанес визит некий барон Дюваль – военный советник короля Камрии.

Мелли выразительно посмотрела на меня – дескать, ну вот, я оказалась права насчет барона, – а у меня не хватило сил даже для того, чтобы просто кивнуть в ответ.

– Люди, с которыми мы были противниками все пять лет войны, оказались добрее и щедрее, чем те, за кого мы сражались. Он тоже привез деньги для моих солдат – нынешних и бывших. Его величеству Алану Седьмому рассказали о том, что случилось вчера в саду, и он посчитал своим долгом поддержать тех, кто пострадал, воюя с ним самим. Представляете, какая ирония судьбы?

Я мысленно похвалила Алана за столь благородный поступок.

– Есть ли в вашем госпитале хорошие доктора? – поинтересовалась я. – Я знаю одного очень неплохого лекаря, который давно мечтает сменить столицу на какой-нибудь маленький городок в горах. Если позволите, я сама буду выплачивать ему жалованье – поверьте, это не будет слишком обременительно.

– Буду вам признателен, ваша светлость, – поклонился генерал. – Наш местный эскулап уже стар и будет рад любой помощи.

– Но как так получилось, что в вашем госпитале до сих пор находятся столько уже не состоящих на службе солдат? – спросила Мелли. – Разве у них нет родных и близких, которые могли бы о них позаботиться?

Дюплесси вздохнул:

– У каждого из них – своя история. Кто-то потерял руку, кто-то – ногу, и став беспомощными, они не захотели обременять свои семьи. Они трудятся при госпитале, как могут. Сложнее с теми, кто здоров физически, но потерял на той войне свой разум – от страха или от горя. Некоторые из них сражаются до сих пор – вскакивают по ночам, размахивают палками, представляя, что это шпаги. Не думаю, что родные обрадуются, вернись они домой в таком состоянии.

Мелли воскликнула:

– Как вы неправы, ваша светлость! Да если бы я только знала, что Дидье жив… Я приняла бы его любым, поверьте!

Дюплесси посмотрел на нее с одобрением.

– Не сомневаюсь в ваших словах, мадемуазель. Но иногда мы даже не знаем имен тех, кто у нас оказался, а значит, и не можем сообщить о них родным. Среди людей в моем гарнизоне есть один офицер, который здоров и физически, и духовно, но полностью потерял память. Он не помнит ни своего имени, ни местности, откуда он родом. Когда-то его нашли на поле боя местные жители. Он долго находился без сознания, а когда пришел в себя, то его память была чиста как еще не использованный художником холст. Доктор говорит, что память может вернуться к нему внезапно или вовсе не вернуться никогда.  При этом он в здравом рассудке и полон желания оставаться военным – я даже зачислил его на службу под именем Шарля Дижона.