Мелисса Марр - Коварная красота
Она все еще невинна. Эта мысль радовала больше всего, хотя Айслинн прекрасно понимала, что у нее полно других забот.
Ее «первый раз» случится с тем, кого она выберет, и будет таким, что она его не забудет.
Кинан взял ее за руку.
— Надеюсь, скоро ты поймешь, как много значишь для меня и моих подданных.
К аромату диких роз примешался невесть откуда взявшийся запах моря. Айслинн чудились волны, накатывающие на скалистые берега, играющие дельфины... Она даже пошатнулась, словно эти неведомые волны потянули ее вдруг за собой, и ритм прибоя зазвучал где-то в глубинах ее существа.
— Для меня это так непривычно — то, что можно быть откровенным. Ни одна девушка, за которой я ухаживал, не знала, кто я на самом деле.
Голос Кинана сливался с рокотом нездешнего прибоя и с каждым словом звучал все музыкальней.
Айслинн остановилась. Кинан тоже замер и крепче сжал ее руку, словно боялся, что она уйдет.
Они стояли возле «Мира комиксов».
— Здесь мы встретились. — Кинан погладил Айслинн по щеке. — Здесь я избрал тебя. Именно здесь.
Она улыбнулась. И поняла вдруг, что чувствует себя уж слишком счастливой.
Надо сосредоточиться. Что-то не так. Сосредоточиться... Айслинн до боли прикусила щеку изнутри. Потом сказала:
— Я подарила тебе танец, как ты просил, а ты дал мне клятву. Я знаю, чего хочу...
Он провел рукой по ее волосам.
— Что я могу сделать для тебя, Айслинн? Увить твою голову цветами? — Опустил руку, раскрыл ладонь. В ней оказался цветок ириса. — Украсить тебя золотыми ожерельями? Угостить лакомствами, о каких смертные могут только мечтать? Все это будет у тебя и так. Не трать желание попусту.
— Нет, Кинан, ничего этого мне не надо. — Она отступила подальше от него, стараясь не слышать чаек, стонущих над волнами. — Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. И все.
Он вздохнул.
Айслинн ощутила вдруг такую печаль, что ей захотелось плакать.
«Магия фэйри, — напомнила она себе — Это магия фэйри».
Нахмурилась и сказала:
— Не делай так.
— Знаешь ли ты, за сколькими смертными девушками я ухаживал на протяжении последних девяти веков? — Он посмотрел на стенд за окном магазина, с анонсом нового фильма о вампирах. Лицо его стало задумчивым. — Я и сам не знаю. Но можно спросить у Ниалла. Или у Доний.
— Мне все равно. Я не собираюсь становиться одной из них.
В глазах Кинана вспыхнул гнев, и песни моря не стало. Лицо Айслинн обжег свирепый ветер пустыни.
— Как метко сказано!
Потом Кинан засмеялся, и ее пылающее лицо освежил прохладный ветерок.
— Я наконец-то нашел тебя, а ты меня не хочешь. Ты видишь меня, с тобой я могу оставаться самим собой — фэйри, а не смертным. Но я связан другими узами и не вправе пока сказать, почему ты так нужна мне и кто я такой...
— Ты король Лета, — перебила Айслинн, отступая еще дальше.
Она приготовилась бежать — если не удастся взять себя в руки. Да, он ничего плохого ей не сделал... пока. Но он — фэйри. Забывать об этом нельзя.
— А, так ты и об этом знаешь.
Одно нечеловечески быстрое движение, и Кинан — Айслинн и моргнуть не успела — снова оказался рядом.
Уже без личины, в своем истинном обличье. Девушку окутало теплом, словно из его волос, медленно обволакивая ее расплавленным медом, заструились солнечные лучи.
Сердце забилось так быстро, что Айслинн испугалась — не разорвется ли оно. От тепла закружилась голова, почти как во время их ночного танца.
Потом все разом кончилось, словно Кинан закрутил невидимый кран. Не было ни ветра, ни рокота волн — лишь его голос.
— Я обещал сделать все, о чем ты попросишь, Айслинн, что в пределах моих сил. Ты же хочешь того, что лежит за их пределами, хотя способен я на многое.
Колени у нее подогнулись. Айслинн закрыла глаза. Просить снова, умолять? Нет, бессмысленно.
Она оттолкнула Кинана.
— Значит, ты солгал.
— Нет. Для смертной девушки, когда она избрана, обратного пути нет. Ответишь ты мне согласием или откажешь, тебе уже не стать прежней.
Кинан сложил ладонь чашечкой, зачерпнул воздуха, и он обратился в светлое сияние. Сияние заиграло алыми и золотыми водоворотами, заискрилось серебристыми вспышками.
— Пускай! — Гнев на фэйри, всю жизнь копившийся в душе Айслинн, разом ожил и рвался теперь наружу. — Я отказываю тебе. Уходи.
Кинан вздохнул. Перелил солнечный свет из одной руки в другую.
— Ты уже стала одной из нас. Летняя фэйри, из моего народа. Даже если бы ты не была избрана... Ты пила со мной вино. Неужели ты не читала сказок, Айслинн? Или забыла, что нельзя пить напитки фэйри?
Он говорил правду, Айслинн внезапно поняла это. Ведь она чувствовала и сама, что меняется. Обострился слух, внутри появилось странное тепло. Одна из них... Но это не означает, что она должна смириться.
Из последних сил сдерживая гнев, Айслинн взяла паузу. Затем спросила:
— Почему же ты позволил мне уйти домой?
— Думал, ты рассердишься, если проснешься в моих объятиях, а я... — Он замолчал, иронически усмехнулся. — Не хотел тебя сердить.
— Ты мне совершенно не нужен. Почему просто не оставить меня в покое? — Она сжала кулаки, пытаясь сохранить самообладание. В последние дни это давалось все труднее.
Он шагнул вперед, уронил каплю солнечного света ей на руку.
— Правила требуют, чтобы ты сделала выбор. Если не согласишься пройти испытание, то станешь одной из летних дев, связанных со мной столь же прочно, как дитя с кормилицей. Без меня увянешь, превратишься в тень. Такова участь летних дев, такова природа тех, кто недавно стал фэйри.
Гнев, который Айслинн сдерживала столько лет, вскипел неудержимой волной.
Сосредоточенность. Чтобы не ударить Кинана, она вонзила ногти в ладони. Выдержка.
— Я не буду фэйри в твоем гареме. Или в чьем-то еще.
— Так будь со мной, и только со мной, другой возможности нет.
И тут Кинан наклонился и прильнул в поцелуе к ее губам. Словно солнечный свет пролился в нее, тело охватила истома, как после долгого лежания под солнцем на морском берегу.
Айслинн попятилась, уперлась спиной в оконную раму.
— Держись от меня подальше, — сказала она, не сдерживая больше гнева.
И вдруг увидела, что ее кожа светится так же ярко, как у него. Взглянула с ужасом на свои руки. Потерла их, но свечение никуда не делось.
— Не могу. Ты моя — навеки. Рождена, чтобы принадлежать мне.
Он снова шагнул к ней и легонько дунул в лицо — как на одуванчик.
Глаза у нее закатились; все наслаждения, которые дарит человеку лето, слились в одной бесконечной неге. Айслинн без сил прислонилась к грубой кирпичной стене.
