Наталия Ломовская - Лебяжье ущелье
– Мне бы хотелось сменить обои. Эти запачкались и местами отклеились.
– Еще бы! – с энтузиазмом согласился Георгий. – Я завтра же вызову рабочих.
– Не надо, зачем рабочих! – замахала руками Катя. – Я сама сделаю ремонт.
– Сама?
– Ты так удивляешься, как будто никогда в жизни не клеил своими руками обои. Ворон мне поможет…
Георгий только головой покачал.
– Представь себе, не клеил. Вы устанете, Катя…
Георгий все еще сбивался иногда, называл ее то на «ты», то на «вы». Нынешние их отношения были определены так – поженятся они осенью, в самые прекрасные, блещущие изобилием дни, а до того момента Георгий должен закончить кое-какие свои дела и все подготовить к свадьбе. Катя же и Мышка должны пока жить в этом чудесном доме, отдыхать, радоваться жизни… Будущая счастливая жена с трудом представляла, что это за дела такие, которые непременно нужно сделать до свадьбы, но решила не докучать Георгию расспросами. Это мужские дела, туда ей не следует совать нос. Нужно брать пример с Мышки, вот кто любит жизнь и умеет принимать ее такой, какая она есть! Мышка вытребовала себе лучшую, самую светлую и веселую комнатку, целый день носилась по лесу, видела белок и дятла, даже спугнула из-под сосновых корней ошалелого после линьки зайца. Она подружилась с Вороном – кажется, в смысле интеллекта они были ровня, а может даже, Мышка чуть поумнее, – и вместе кидали в озерко камешки, «пекли блины». А еще достали откуда-то удочки и принялись наперебой тягать из озера рыбу – кругленьких золотистых карасишек со старинный медный пятак величиной.
– Вот сколько! – похвалилась Мышка, с трудом поднимая переливающийся живым золотом куканчик. – Ворон говорит, что если поджарить к ужину в сметане, да с лучком, да с картошечкой…
И Мышка мечтательно закатила глаза, хотя сроду рыбы не жаловала. Впрочем, под вечер она так намаялась, так ухайдакалась на свежем-то воздухе, что заснула еще до ужина. Да и ужин был на скорую руку, совсем по-дорожному, и состоял, в основном, из жареных карасиков, оказавшихся и впрямь необычайно вкусными, да бутербродов.
А Катя тоже весь день была на ногах – осматривала свои владения. Как много нужно сделать! Не говоря уже о том, что в кухне барахлит электрическая плита, повытерся линолеум, что в туалете подтекает бачок, что обои непременно нужно сменить… А клумбы? Ворон их перекопал, но ничего не посажено, а время-то уходит! Тут Катя вырастит пионы, тут – анютины глазки, тут – нежные глицинии и веселые маргаритки, а прямо возле крыльца посадит свои любимые ирисы, желтые и лиловые! Всю жизнь Катя мечтала жить среди цветов, неужели теперь ее мечта исполнится?
Вечером она не могла заснуть, и не только от блаженной, незнакомой до сей поры ей усталости, но и от волнения. Георгий разбирал какие-то бумаги в своем кабинете, открывал и закрывал ящики секретера, что-то, кажется, даже жег – иногда пахло паленой бумагой. А Катя ждала, замерев, как ящерка на солнце, на огромной кровати с пологом и витыми столбиками. Она ждала его и думала, что он придет… Вступить, так сказать, в свои супружеские права. Но он постелил себе на диване в кабинете. Утром Георгий, впрочем, принес Кате кофе в постель и разбудил поцелуем в нос. Она открыла глаза и снова зажмурилась. Сколько солнца!
– Вставай, маленькая засоня. Мышка уже обегала все окрестности и теперь заставляет Ворона возить себя на закорках…
– Ох, хлебнет он от нее горюшка, – зевнула Катя. – А почему ты не пришел вчера?
– Бип-бип, – ответил Георгий, нажав пальцем на Катин нос. – Дорогая моя, я человек старой закалки. У меня принципы. До свадьбы ни-ни.
– Серьезно, что ли? – обиженно протянула Катя, выпрастываясь из-под одеяла.
– …к тому же ты устала с дороги, хотел дать тебе выспаться. Но если ты немедленно не прикроешься, мои принципы рухнут, как Вавилонская башня.
Катя натянула на плечо скользкую бретельку. Вчера она, ожидая жениха, напялила свою лучшую ночную рубашку золотистого шелка. Раскатала губу!
– Катя, мне нужно ехать по делам. Ты поваляйся еще, потом позавтракай, и Ворон отвезет вас в город, в большой торговый центр. Купи там все, что считаешь нужным. Деньги в верхнем ящике стола, в кабинете. Трать, не жалей. Да – Мышка просила у меня велосипед. Думаю, надо купить трехколесный, он безопаснее.
– Непременно, дорогой, – растрогалась Катя.
Георгий еще раз поцеловал ее – на этот раз в щеку.
– Не очень-то и хотелось, – сказала Катя, когда за ним закрылась дверь.
Она не кривила душой – трудно представить себе близость с мужчиной, которого знаешь без году неделю, за которого скоропалительно собралась замуж… Да и вообще, трудно представить себе близость с мужчиной, если у тебя этой близости не было… Да позвольте – почти пять лет! Но Катя приложит все усилия, чтобы дело пошло на лад. И если они с Георгием не будут жить в согласии, то это не по ее вине!
На смешном автомобильчике-жучке Ворон отвез Катю и Мышку в город. Ради такого вояжа он смыл с лица краску, нечесаный хвост спрятал под куртку, и стал похож на обычного парнишку с рабочей окраины, разве что мрачновато одетого. Они пошли по торговому центру, и вот уж было где разгуляться! Катя выбрала обои в стиле «помпадур» с маленькими розовыми букетиками по белому фону, и новую плиту, и кухонную утварь, и линолеум, и велосипед для Мышки… Это все попросили отправить на дом, и с какой гордостью называла Катя свой новый адрес! Потом прикинула кое-что из одежды себе и дочери, продукты, семена цветов…
Напротив магазина, где Катя тратила денежки своего жениха, шла стихийная торговля. Таково уж свойство провинциальных городов вообще – напротив торгового комплекса из стекла и бетона развернулась в грязи, на ветру, под ногами прохожих торжествующая барахолка.
– Думаю, нам стоит заглянуть и туда тоже, – заявила Мышка и схватила Ворона за руку, предательница.
Пришлось пойти.
Навестить барахольный ряд – это как нежданно-негаданно отправиться в путешествие, у которого нет начальной и конечной цели, нет пункта отправления и назначения, нет проводников и попутчиков. И почти нет пространства, если не считать таковым жалкий участок земли, занятый с самого утра торгующими. Зато есть время – в чистом виде. Вот оно блестит на медном брюхе отдраенного самовара, купчику-молодцу когда-то служившего, вот чадит оно ослепшей от старости керосиновой лампой, вот мелькает оно чьей-то карандашной галочкой на пожелтевших страницах с ятями. В чистом виде время никогда не бывает стерильным. Времени боятся, временем брезгуют, от времени с возмущением и досадой отмахиваются, как, бывает, от мысли, что однажды придется покупать поношенную одежду… Да, нет ничего удивительного в том, что время продают и покупают. И глядят со страниц фотоальбома глаза, грустные и прекрасные, веселые и озорные, детские и старческие, и, может быть, те единственные на свете… И тщетно пытаются найти в толпе ответный родной взгляд.
