Инкуб. Строптивая добыча (СИ) - Вьюга Анна

Мы, кажется, ехали вдоль какого-то леса, и мелькающие стволы деревьев бегущими полосами теней прочерчивали карету. Сегодня удивительно солнечный зимний день.

Стоп.

А точно сегодня?

Я рывком села, с сожалением покидая чрезвычайно удобное и оригинальное место для сна, на котором покоилась. Вряд ли коленям инкуба было так же удобно. Он что же, всё это время не двигался?..

- Сейчас ещё сегодня или уже завтра? – сконфуженно спросила я, протирая глаза.

А то как-то подозрительно я выспалась для нескольких часов сна. За всю свою жизнь так шикарно не высыпалась.

- Для меня – сегодня, - усмехнулся инкуб слева от меня.

Я всё-таки с горем пополам разлепила ресницы и уставилась на Велиара.

Он сидел вальяжно в углу кареты в белой рубашке, расстёгнутой на верхние пуговицы. Являя мне будоражащее зрелище загорелой мускулистой груди. Сюртук, скомканный, валялся на полу. Опершись локтем на оконную раму, инкуб рассматривал на меня из-под полуприкрытых век.

Лохматый, расслабленный, довольный и какой-то удивительно домашний, уютный.

Я вдруг осознала, что мы редко, а может и вообще никогда не виделись днём, при свете солнца. Всё больше ночами, урывками, украдкой, по каким-то конюшням, пыльным закуткам, театральным ложам, чердакам… Но чтобы вот так, при свете дня, под тёплыми солнечными бликами, когда не надо никуда бежать, никуда спешить, ни от кого прятаться… удивительное, нереальное, сказочное чувство.

Я аж задохнулась от захлестнувших эмоций. Оказалась совсем не готова к тому, какой непереносимой нежностью защемило сердце.

Смутилась и потупилась.

- Ты сам виноват в том, что все мои вещи остались в сугробе. У меня даже щётки для волос, и той нет. Так что благородному лорду придётся терпеть свою попутчицу не в самом презентабельном виде, уж простите великодушно.

Вдолбленное с детства воспитание, а потом ещё и годы практики гувернанткой, когда хочешь не хочешь, а разовьётся профдеформация, буквально вопили внутри меня, что я выгляжу совершенно ужасно и недопустимо для леди.

Я поторопилась распустить остатки причёски, аккуратно складывая последние уцелевшие шпильки рядом с собою на бордовый бархат, и принялась кое-как расчёсывать волосы пальцами. Спутанные тёмные пряди поддавались так себе, вились своевольными локонами до самого пояса. Я избегала смотреть на инкуба – только в стену – и практически спряталась от него за завесой волос.

Сразу было видно, что эта карета не приспособлена для гостей. В ней инкуб путешествовал всегда в одиночку.

Одна-единственная кушетка с мягкой спинкой, а напротив – намертво вкрученный в стену столик красного дерева с углублением для кружки или стакана. Под ним – закрытая экраном жаровня, которая даже зимой позволяла путешествовать в комфорте, рядом резной сундук. Правее в стене – запертое сейчас крохотное окошко на задвижке, которое, судя по всему, можно было открыть, чтобы пообщаться с кучером.

Изнутри стены и даже потолок кареты были обиты ужасно непрактичным светло-оливковым бархатом. Причём потолок ещё и обильно покрыт золотой вышивкой, в которую была искусно вплетена увитая вензелями буква «В». На полу под моими ногами обнаружилась парочка декоративных подушек, которые я, судя по всему, вчера просто спихнула, не заметив – когда укладывалась на колени к Велиару, прижимаясь к нему и ни за что не желая отлипать даже во сне.

Дополняли картину роскоши и сибаритства тяжёлые портьеры из бледно-золотой переливчатой парчи, подвязанные толстыми витыми шнурами с кистями. Едва ощутимо пахло засушенными розами.

Всё это никак не вязалось с простой чёрной внешней стороной кареты, и буквально кричало о любви хозяина к комфорту и удовольствиям, но вместе с тем чрезвычайной закрытости от всего мира.

Я со своим грязным запылённым платьем и помятой причёской совершенно не вписывалась.

- Какая же ты красивая, - тихо проговорил инкуб.

Миг – и он рядом, плотно охватывает рукой талию, разворачивает к себе.

А другой приподнимает моё лицо за подбородок – так, чтобы глаза в глаза. Тут же все глупые мысли будто сквозняком сдувает из моей головы. Остаётся только восторг предвкушения.

В его взгляде – мягкость, восхищение, а ещё сосредоточенность.

Он не спешит.

И правда – куда нам спешить? Пока перебирают копытами кони, пока тени деревьев стелются по стенам, пока под ярким солнечным светом кажутся такими далёкими и вздорными все ночные страхи. Пока мы ещё вместе. Всё остальное же не важно?

Первое касание его губ – оно так осторожно, коротко, почти мимолётно. Потом ещё – как дуновение летнего ветра. Прикрываю глаза, впитываю в себя все удивительные краски и вкус этого момента. Мне тоже не хочется никуда торопиться.

Обхватывает моё лицо ладонями и дарит самый нежный на свете поцелуй, почти робкий, почти невинный. Как будто не было прошедшей безумной ночи, как будто не его губы…

- Мышка, не смей об этом думать, не смей… - хриплый шёпот, и новое невесомое касание губ.

Взмах ресницами. Вижу на его лице собранность и почти напряжение.

- Что ты делаешь? – мой тихий шёпот.

- Помолчи. Я пытаюсь… целовать тебя так, чтобы не будить Пламя. Совсем.

Моё безграничное удивление.

То есть как?

- Но я думала – моё Пламя тебе жизненно необходимо? Это ведь его ты так страстно желал, за ним охотился всё это время!

Смотрит на меня предельно серьёзно.

- Я больше не уверен, что мне нужно именно это.

Вот теперь я точно знаю, что бывает счастье, которое пробивает насквозь, так что даже больно. Если не Пламя… если он пытается научиться быть со мной, а не пить меня… Это ведь значит, что ему нужна я!

И это значит, что мы не будем нарушать никакой Договор.

Если научимся.

От осознания открывшихся перспектив у меня перехватило дыхание.

Я обхватила своего инкуба за шею и потянулась губами. Коснулась сама, первая, впервые в своей жизни по доброй воле целуя мужчину. Какие у него красивые губы! Горячие. Вкусные.

- М-м-м… Мышка, попробуй-ка лучше думать о чём-нибудь постороннем!

- О чём?

- Не знаю. О несчастной жизни голодных пингвинов Северного полюса?

- Ох… Пингвины ведь живут на Южном…

- Да, сладкая моя, как скажешь…

Приоткрываю губы и, шалея от собственной смелости, касаюсь языком его нижней губы. Он замирает на мгновение, а потом приоткрывает свои, сдаётся мне без боя, поддаётся, показывает, что готов принять любые мои правила игры.

Перебираюсь к нему на колени, потому что так, конечно же, удобнее. Он держит за талию обеими ладонями – уверенно, по-хозяйски. Карету мерно покачивает, от этих ритмичных движений кровь в моём теле быстрее бежит по венам.

Наши языки встречаются в каком-то вкрадчиво-осторожном, узнающем, любопытном касании. Кто мы друг для друга – если не хищник и жертва, если не охотник и строптивая добыча?

Его язык толкается в мои зубы, дразнящим движением проводит по краю. Волна сладких мурашек прокатывается по спине и позвоночнику сверху вниз. Не могу удержаться от того, чтоб в ответ не куснуть его игриво. Эти смеющиеся губы просто созданы для того, чтобы их кусать.

Отрываюсь на мгновение, чтобы перевести дух.

Инкуб впивается поцелуем мне в шею, от неожиданности издаю хриплый стон, откинув голову.

- Пингвины, Эрнестина, пингвины… представь только, как им сейчас холодно и голодно на своей одинокой льдине…

Бархатный шёпот в шею, опаляющий дыханием нежную кожу, совершенно не располагает к тому, чтобы думать о каких-то там пингвинах.

Яркой, неконтролируемой вспышкой – воспоминание о том, как это дыхание обжигало между ног. Сжимаю колени от сладкой судороги, от почти болезненного ощущения там, где в тугой комок собирается желание. Вчерашней ночью я познала, как прекрасен танец на краю пропасти. Разве я могу об этом забыть?

Инкуб швыряет меня на лопатки, вжимает в бархат широкого сидения. Но нам всё равно отчаянно мало места. Мои ноги свисают, я запуталась в нелепо перекрутившихся юбках. Распутать не выходит, потому что Велиар всем весом давит сверху, и это чувство тяжести тоже – прекрасно. Мне хочется ещё сильнее, ещё больше, чтобы до хруста костей.