Лорен Де Стефано - Лихорадка
Я копаюсь в кусочках моего детства, в книгах, которые родители читали, чтобы ненадолго отвлечься от работы, и не обращаю внимания на воспоминания и боль, которые поднимаются вместе с пылью, потому что мне нужно найти нечто более важное.
— Что ты ищешь? — спрашивает Габриель.
Он помогает мне, аккуратно разворачивая и складывая одежду, открывая шкатулку для ювелирных украшений, которая оказывается пустой. Даже подвеска в виде глобуса исчезла. Надеюсь, брат не продал мамины бусы и кольца, хотя надеяться на что бы то ни было сейчас глупо.
— Семена, — отвечаю я. — Мамины семена лилий.
В нескольких шагах от нас Мэдди рассматривает покинутое осиное гнездо.
— Может, мы их уронили, пока все перекладывали? — подсказывает Габриель.
— Нет, — уверенно заявляю я. — Их здесь нет. Как и записей моих родителей, в которые я вложила те семена.
Я пересматриваю все во второй и третий раз, а потом возвращаю обратно в землю все, кроме атласа. Габриель забирает у меня лопату — я не возражаю, чтобы он закапывал родительские вещи вместо меня. Я просто стою рядом, совершенно бесполезная, и тереблю пальцами края атласа, борясь с эмоциями, которые вонзаются в меня, словно пули. Лучше ничего не чувствовать. Лучше не думать.
И тут приходит воспоминание.
Мама пекла торт к нашему с Роуэном дню рождения. Нашему девятому дню рождения. На другой стороне мойки было полно посуды, которую я помогала мыть. Обед только что закончился, и брат с набитым едой ртом повернулся и сказал мне:
— На будущий год ты уже начнешь стареть. А я — нет.
Сначала мне показалось, что он хочет меня подразнить, но тут он отвел взгляд, и я поняла, что ему больно.
Когда он ушел наверх мыться, мать развесила голубых птичек и сказала мне:
— Вам надо друг о друге заботиться.
Заботиться друг о друге. Это было нашим главным мотивом. Я почти готова поверить, что родители заимели близнецов не случайно, а специально: только для того, чтобы мы оба могли выполнить это обещание.
Но я-то его не выполнила, так ведь? Я оставила брата здесь одного. И не знаю, куда он делся, точно так же как он не знает, что случилось со мной. Похоже, единственное, что мы оба знаем, — это то, что другой не вернется.
«В этом человеке есть нечто такое, в чем ты не желаешь признаться даже себе самой». Вот что сказала Аннабель, выкладывая передо мной карты таро. Что-то, связанное с моим братом, чего я не хочу признавать.
Смотрю на яму, которую выкопала в земле, уже рыхлой усилиями моего брата.
— Он считает, что я умерла, — шепчу я.
Габриель что-то говорит, но его голос звучит глухо, словно под водой, и я не разбираю слов. В ушах стучит кровь. Меня бросает то в жар, то в холод.
Когда наши родители погибли, брат сосредоточился на выживании. Он проследил за тем, чтобы я не провалилась в бездонную пропасть отчаяния. Он составил для нас обоих режим дня и жизни. И все это время, пока он держал меня на плаву, мне даже не приходило в голову, что я делаю для него то же самое. Что он нуждается во мне так же сильно, как я в нем.
Что без меня вся его жизнь рассыплется.
Я цеплялась за надежду, что он продолжит тут жить без меня: будет просыпаться по утрам, пить чай, работать весь день, устраивать ловушки и ложиться спать на нашей кровати. Но меня не было слишком долго, а крематории изрыгают пепел ежедневно.
Роуэн счел меня умершей. Что же тогда его поддерживало? Ответом служит то, что он оставил здесь. Ничего.
В смятении я бегу обратно в дом. Что-то подсказывает мне, что нужно обыскать все углы. Это же не все! Должно быть что-то еще. Ступени сотрясаются и скрипят под моим весом. Наверху был устроен отдельный поджог — огонь пожрал все двери, обуглил стены. И хотя эти комнаты после смерти родителей стояли пустыми, сейчас они кажутся еще более покинутыми. Черные, как кратеры. Ничего. Опять ничего.
Не знаю, сколько времени я стою тут, задыхаясь. Я ожидаю слез, но их нет.
— Рейн?
Габриель начинает подниматься за мной.
— Не надо, — говорю я, спускаясь по лестнице. — Там не на что смотреть.
Он пытается обнять меня за плечи, но я иду мимо, через обгоревший дверной проем, на разрушенный двор.
Внутри все дрожит. Я это чувствую. Кажется, ноги скоро перестанут меня держать — сажусь в высокую траву. Я снова чувствую себя осиротевшей.
Габриелю хватает чуткости ничего не говорить: он молча садится рядом. Протягивает мне газировку, но не настаивает, когда я отказываюсь. Время движется медленно. Мы смотрим, как Мэдди играет в высокой засохшей траве. Только когда небо затягивают грозящие дождем тучи, он спрашивает:
— Что теперь?
Я кладу голову ему на плечо.
— Наверное, ты считаешь меня дурой, раз я сбежала из особняка ради этого.
Он судорожно сглатывает.
— Сначала мне было непонятно, — признается он.
Я закрываю глаза. Мне даже не нужно приказывать себе не грезить об особняке, потому что сейчас я ничего не вижу.
— А потом Дженна пришла в подвал и поговорила со мной, — продолжает Габриель. — Она сказала, что даже после всего, что было — урагана, выставки, — ты все равно хочешь убежать и что мне нельзя отпускать тебя одну.
— Но тем не менее ты пытался убедить меня остаться, — напоминаю я ему.
— Я не хотел, чтобы ты страдала. Или погибла, — объясняет Габриель. Я чувствую, как он выпрямляется. — Но, наверное, тебе казалось, что лучше умереть, пытаясь освободиться, чем оставаться в неволе. И кто я такой, чтобы спорить?
— Я не думала, что умру, — говорю я.
— Потому что ты не думаешь о смерти.
— Точно.
Вдруг у меня возникает новая мысль. Почему Габриель отправился со мной? Потому что я его убедила или потому что он считал необходимым оберегать меня по настоянию Дженны? В любом случае, судя по его словам, уходить ему не хотелось.
— И планировать ты тоже не любишь, — добавляет Габриель.
Меня касается легкий ветерок и приносит с собой нечто, похожее на чувство вины. Но план у меня все-таки есть. Пусть даже и не слишком надежный.
Я открываю глаза, сажусь прямо и стряхиваю грязь с колен.
— Мэдди! — зову я. Она смотрит на меня из густой травы, где только что играла в прятки. — Давай покажем Габриелю твою книжку.
Адрес Клэр Лоттнер — это жилой район Манхэттена.
— Сейчас мы в районе фабрик и грузоперевозок. А он сразу за мостом. Мы сможем добраться туда еще до вечера.
— Кто она такая? — спрашивает Габриель.
— Понятия не имею. Может, ее там даже не окажется.
Но других идей у нас нет. И это лучше, чем сидеть здесь, вдыхая гарь от обломков моего бывшего дома, так что мы пускаемся в путь.
