Лиза Смит - Дневники вампира: Темный альянс
— Да, — сказала Мередит. По голосу было слышно, что она пытается справиться с потрясением. Ничего удивительного. — Знаешь, а может быть, ты и права. Но тут есть еще одна проблема — как уговорить… этого человека, чтобы он нам помог.
— Думаешь, могут возникнуть сложности?
— Не исключаю. У некоторых едет крыша… на почве выпускных экзаменов. Бывают такие люди, которые становятся совершенно сумасшедшими.
У Бонни екнуло сердце. Это ей не приходило в голову. Вдруг его состояние настолько плохо, что он не сможет им ничего рассказать?
— Ну, попытка не пытка, — сказала она, стараясь вложить в эти слова весь оптимизм, на который она была способна. — Давай попробуем завтра.
— Договорились. Я заеду за тобой в двенадцать. Спокойной ночи, Бонни.
— Спокойной ночи, Мередит, — сказала Бонни, а потом добавила: — И прости меня.
— Ничего страшного; может быть, все и к лучшему. Чтобы история перестала повторяться все время. Пока.
Бонни нажала на рычаг переносного аппарата и просидела несколько минут, держа палец на рычаге и глядя в стенку. Наконец она вернула трубку на место и подвинула к себе дневник. Она поставила точку в предыдущем предложении и написала новое.
Завтра мы едем к дедушке Мередит.
— Я идиот, — говорил Стефан на следующий день, сидя в машине Мередит. Они направлялись в Западную Виргинию, в институт, где лечили ее дедушку. Поездка обещала быть довольно долгой.
— Мы все идиоты. Кроме Бонни, — сказал Мэтт.
Несмотря на все свое волнение, Бонни почувствовала, как внутри разливается приятное тепло.
Но Мередит, не сводившая глаз с дороги, покачала головой:
— Стефан, ты никак не мог до этого додуматься, так что перестань себя грызть. Ты не знал, что Клаус напал на дом Кэролайн в тот же день, что и на моего дедушку. А мне или Мэтту и в голову не могло прийти, что Клаус долго жил в Америке, — мы ведь его ни разу не видели и не слышали, как он разговаривает. Мы считали, что искать надо в Европе. Серьезно, только Бонни могла связать все звенья воедино, потому что только у нее была вся необходимая информация.
Бонни прикусила язык. Мередит заметила это в зеркальце заднего вида, и ее бровь изогнулась.
— Просто не хочу, чтобы ты слишком много о себе воображала, — сказала она.
— Что ты! Скромность — одно из самых прелестных моих качеств, — отозвалась Бонни.
Мэтт фыркнул, а потом добавил:
— И все-таки я считаю, что ты потрясающе умная.
И ощущение тепла вернулось.
* * *Институт был жутким местом. Бонни изо всех сил старалась не выказывать страха и отвращения, но понимала, что Мередит знает о ее чувствах. Она шла по коридорам впереди них, гордо выпрямив спину. Бонни, знакомая с ней уже много лет, отлично понимала, что скрывается за ее бравадой. Родители Мередит считали состояние дедушки настолько скверным, что никогда даже не упоминали о нем при посторонних. Его болезнь черной тенью легла на их семью.
И теперь Мередит в первый раз открывала семейный секрет чужим людям. Бонни испытала прилив любви и уважения к подруге. В этом была вся Мередит — в том, как она держалась: без суеты, с достоинством, так, чтобы никто не догадался, чего ей это стоит. И все-таки институт был ужасным местом.
Нет, там не было грязно, не было буйных безумцев и прочих ужасов. Пациенты выглядели опрятно; видно было, что за ними хорошо ухаживают. Но в стерильных больничных запахах, коридорах, заполненных неподвижными инвалидными креслами, и пустых глазах было нечто такое, отчего Бонни хотелось немедленно бежать отсюда.
Здание словно бы населяли зомби. Бонни видела старуху, у которой сквозь жидкие седые волосы просвечивал розовый скальп. Она сидела, уронив голову на стол, где валялся голый пластмассовый пупсик. Бонни в страхе протянула руку и нашла ладонь Мэтта, который одновременно протянул руку к ней. Так они и шли за Мередит — крепко, до боли вцепившись друг в друга.
— Вот эта палата.
В палате сидел еще один зомби с седыми волосами, в которых еще можно было заметить черные, как у Мередит, пряди. Все его лицо состояло из линий и морщин, глаза с покрасневшими веками слезились. Он бессмысленно смотрел перед собой.
— Дедушка, — сказала Мередит, присаживаясь перед его креслом на корточки. — Дедушка, это я, Мередит. Я пришла тебя навестить. Мне надо задать тебе один очень важный вопрос.
Старческие глаза смотрели не мигая.
— Иногда он нас узнает, — тихо, без всякого выражения сказала Мередит, — но в последнее время все реже и реже.
Старик продолжал смотреть перед собой.
Стефан присел на корточки.
— Давай попробую я, — сказал он. Глядя в изрезанное морщинами лицо, он заговорил — мягко, медленно, убаюкивающим голосом, как говорил с Викки.
Но подернутые пеленой глаза так ни разу и не моргнули. Они просто бессмысленно смотрели вперед. Единственным движением была непрекращающаяся легкая дрожь узловатых пальцев, лежащих на подлокотниках инвалидного кресла.
Как ни старались Мередит и Стефан, им ничего не удалось добиться.
Потом пришла очередь Бонни. Она попыталась задействовать свои экстрасенсорные способности и сумела почувствовать в старом человеке какую-то искорку жизни, запертую, как в темнице, в его плоти. Но она не смогла вступить с ней в контакт.
— Простите, — сказала она, отодвигаясь от старика и убирая волосы с лица. — Бесполезно. Ничего не получается.
— Мы можем заехать как-нибудь в другой раз, — сказал Мэтт, но Бонни понимала, что это неправда. Стефан уезжает завтра, и никакого другого раза не будет. А идея казалась такой замечательной… Согревавшее ее тепло превратилось в пепел, а сердце стало куском свинца. Повернув голову, Бонни увидела, что Стефан уже идет к выходу.
Мэтт взял Бонни под локоть, чтобы помочь ей встать и выйти из палаты. Бонни постояла немного, уныло опустив голову, а потом пошла, опираясь на Мэтта. Она потратила так много энергии, что даже переступать ногами ей было трудно. Она обернулась, чтобы проверить, идет ли за ними Мередит…
И тут Бонни завизжала. Мередит дошла уже до середины палаты, и на лице ее было безнадежное выражение. Но человек в инвалидном кресле у нее за спиной пришел в движение. Стремительным, как взрыв, движением он завис над ней, широко распахнулись старые слезящиеся глаза, еще шире раскрылся рот. У дедушки Мередит был такой вид, словно он замер в середине прыжка — руки широко раскинуты, рот разинут в беззвучном вопле. Он стоял, возвышаясь над всеми, глядя поверх их голов, словно видел что-то, чего не видят они. А потом из его рта понеслись звуки, сложившиеся в одно-единственное слово-завывание.
