Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки (СИ) - Мэо Ксения

Травница наклоняется к лицу Аделины и принюхивается. Потом обращается к застывшей у входа Бетти:

— Она что-нибудь пила? — голос слабый и скрипучий.

— Ко-огда я нашла Её Величество, рядом с ней валялась пустая кружка, — едва не заикаясь блеет служанка.

— Принеси! — бросает травница.

Заполучив кружку, она долго ее изучает, нюхает, смотрит на свет, даже облизывает. Потом поднимает вопросительный взгляд на Бетти:

— Зелье мое, — я слышу сомнения в голосе. — Но эффект… Неправильный.

У меня по коже мурашки бегут. Эта старуха отравила мою жену⁈

— Что ещё за эффект? — рявкаю, не в силах сдержать гнев.

— А дело… может быть в воде? — пищит Бетти, не обращая внимания на меня.

— Воде? — тянет травница.

Она спокойная как вековой дуб.

— Она придумала воду… серебром очищать, — поясняет служанка тоном, будто сама не верит собственным словам.

На меня тут вообще внимания не обращают, и внутри начинает клокотать ярость. Но я утихомириваю её. Пусть разбираются, если это поможет спасти мою любимую. Мою императрицу.

— Серебро⁈ — Глаза у травницы расширяются, и она глотает ртом воздух. — О, нет! Ионы… Эффект усилился!

Вот теперь она выглядит по-настоящему обеспокоенной, и это вселяет в меня липкий страх.

— Какой к дьяволу эффект? — с рыком врываюсь в разговор я. — Что можно сделать, чтобы помочь? Говори!

— Ничего, — травница пожимает плечами, голос становится безучастным. — Теперь только ждать.

Миг — и я уже рядом с ней. Нависаю над сгорбленной старухой:

— Что за отраву ты ей дала? Немедленно отвечай!

Она с немного снисходительной улыбкой смотрит на меня снизу вверх и произносит:

— Всего лишь средство для восстановления оборванных нейронных связей. То есть для возвращения утраченной памяти.

Я отступаю на шаг, ошеломленно осознавая произошедшее. Аделина пыталась что-то вспомнить? Зачем⁈

В этот момент по телу Аделины вновь пробегает болезненная судорога.

— Если… если она не поправится, я сожгу тебя заживо, — скрежещу в бешенстве.

Хотя головой понимаю, что вряд ли причиню вред этой старухе. Просто бесит собственная беспомощность. Хочется крушить и уничтожать. И сейчас весь мой гнев сосредоточен на этой сухой, как прошлогодний букет, травнице.

— Ей очевидно больно! — рычу я на женщину. — Она страдает. Ты сейчас же сделаешь так, чтобы она перестала мучиться.

Травница поднимает ко мне бесстрастное лицо.

— Её страдания куда сильнее по вашей милости, Ваше Величество, — бросает она мне в лицо. — Не вы ли обвинили её в предательстве и сослали сюда умирать? — Она смотрит на меня как-то по-особенному, будто что-то знает обо мне, чего не знаю я. — Успокоительное вам дать, Император? Для вас у меня есть отличное средство!

Точно такая же дерзость вдруг появилась в Аделине в последний месяц. Что-то неуловимое иное, чужое, несвойственное окружавшим меня ранее женщинам. Это остужает пыл. Отрезвляет. Неожиданно для себя успокаиваюсь.

— Хорошо, — мрачно смотрю на травницу, — а теперь поподробнее о том, зачем моей жене понадобилось твое зелье для воспоминаний.

Несколько дней я не отхожу от постели жены. Ей то лучше, то хуже. Меняю компрессы, укутываю ледяные ноги одеялом, грею остывающие руки своим дыханием. Редкие стоны сквозь стиснутые зубы всякий раз терзают мне сердце.

Я не сплю, ем по инерции то, что приносит Бетти. Даже не смотрю, что.

Буравлю взглядом лицо Аделины, а сам прокручиваю в голове всё, услышанное от Элизы и фрейлины моей жены. О потере памяти и о многом другом.

На третьи сутки моего бдения Аделину вдруг начинает трясти. Я подбегаю, пытаюсь успокоить ее, но жена вдруг издает нечеловеческий крик и обмякает. Я хватаю ее за руку и пытаюсь нащупать пульс.

Неужели это была агония?

51

Чернота так и не рассеивается, но сознание проясняется. Я осознаю, что у меня нет тела.

Я не вижу картинки, но я слышу звуки, чувствую запахи. Чувствую, что я блуждаю по воспоминаниям, вдруг вклиниваясь в сцены, которые случались раньше.

Ушей касается мягкий низкий смех. Голос мужа — чуть хрипловатый, звучит будто над ухом.

— Ты боишься наступить мне на ногу? — спрашивает он.

— Я боюсь, что ты будешь смеяться, — тихо звучит мой голос.

— Смирись, — в голосе Эдварда улыбка. — Я всегда смеюсь, когда ты нервничаешь.

Шелест ткани — похоже, мое платье. Короткие легкие шаги издают стук по паркету. Кажется, мы с Эдвардом танцуем! В воздухе — тонкий аромат жасмина.

— Так намного лучше, — шепчет Эдвард совсем близко, и мне кажется, я ощущаю его тепло. — Не так страшно, да?

— С тобой ничего не страшно, — отвечает мой голос тоже шепотом.

Меня окутывает запах жасмина и слабый аромат дубового дерева от его камзола.

Потом это воспоминание сменяется другим, третьим. Иногда мне кажется, они сливаются в один большой кусок ощущений — обонятельно-слуховых, но таких четких, что трудно отделить одну сцену от другой.

И во всех этих воспоминаниях Эдвард предстает заботливым и любящим. Настолько, что никогда, даже в прошлой жизни в счастливом браке не ощущала к себе такой любви.

Слух в очередной раз улавливает шелест ткани, но не платья. Через какое-то время доходит, что это простыни. И сбоку доносится голос Эдварда:

— Ещё рано, побудь со мной, — хрипло и с мурлыкающей интонацией.

— У меня занятие, каллиграфия, — мой голос шепчет, но в нем улавливается улыбка. — Джина снова расстроится, если я не приду!

— Я просто тебя не отпущу, Адель, — тихо и горячо рычит совсем близко муж. — Считай, что у тебя сегодня нет занятия. И вообще, надо его перенести на более позднее время.

Я слышу, как он тянет носом воздух совсем рядом, и почему-то знаю, что он наслаждается моим ароматом. А потом ушей касается звук поцелуя, и сцена сменяется.

В какой-то момент тьма начинает проясняться. Две светлых точки, расположенных по разным сторонам сгустка, которым является мое сознание, начинают равномерно разрастаться и заниматься свечением. Одна приобретает темно-бордовую окраску, вторая — нежно-голубую. Как порталы, только я не знаю, какой выбрать.

Две силы притяжения от обеих точек начинают одновременно действовать на меня, будто каждый из миров за ними хочет забрать мое сознание себе. Бордовый пучок света тянет сильнее, и я почти поддаюсь, но в какой-то момент неизвестное шестое чувство заставляет меня передумать.

Но у меня нет тела, как я могу сопротивляться силе притяжения? Как я могу двигаться? Паника затапливает все мое здешнее существо. Почему-то я уверена, что в бордовый мир попадать не стоит.

Я мысленно сопротивляюсь притяжению и начинаю ощущать, что сила голубого сгустка становится мощнее, и я приближаюсь к нему. С каждым мгновением все увереннее, пока вдруг не ускоряюсь до скорости света и…

Ощущаю свое настоящее тело. Тяжесть рук, ног, сухость воздуха кожей, слух улавливает приглушенный разговор. Мужские голоса. Один, нет, я узнаю оба! Это мой муж и Эгберт. Не разбираю слов, для меня все это — равномерное бубнение.

Мне хочется двинуться, но в теле такая слабость, что я даже не могу открыть веки, хотя и стараюсь.

Вдруг слух улавливает несколько порывистых шагов, а потом руки касаются горячие пальцы.

— Любимая? Адель? Ты меня слышишь? — голос Эдварда звучит обеспокоенно, но в нем слышна надежда.

Я с огромным трудом разлепляю губы, но не могу произнести ни звука. Пересохшей кожи внезапно касается что-то влажное и холодное. В рот проникает вода, и я жадно проглатываю эти несколько капель. Потом кто-то — наверное, Эдвард — повторяет операцию, и мне становится все легче шевелить слипшимся языком.

— Слышу, — наконец выговариваю я. — Пить хочется.

Мягкие аккуратные мужские руки помогают мне подняться, приставляют кружку к губам, наклоняют. Чувствую себя овощем, но рук поднять не могу. Едва вода касается губ, я присасываюсь к ней точно пиявка. Делаю несколько жадных глотков.